Бог исподволь: один из двенадцати
Шрифт:
А затем пришёл холод. Несмотря на июль, дома покрывались серой изморозью. С улиц исчезли нищие, калеки, попрошайки. Город наполнился плачем – стенали матери над крохотными гробиками, завешивая окна чёрным полотном. А по ночам укутанные в тряпьё фигуры крались к домам, и наутро гробики находили пустыми. «Мясо молодых телят» начали менять на ещё живых младенцев, которые в тот же день становились точно таким мясом… 12
Епископ Мекленбургский из своей резиденции в Шверине неустанно призывал горожан замаливать грехи. Количество отслуженных
12
Герхард говорит о времени, которое сегодня принято считать началом «Малого ледникового периода» – резкое похолодание на Земле связывают со снижением солнечной активности и замедлением Гольфстрима. Первый холодный период в Западной Европе пришелся на 1300-1440 гг.говорит о времени, которое сегодня принято считать началом «Малого ледникового периода» – резкое похолодание на Земле связывают со снижением солнечной активности и замедлением Гольфстрима. Первый холодный период в Западной Европе пришёлся на 1300-1440 гг.
– И вот, когда треть горожан лежала в гробах, а ещё треть навсегда покинула город, ко мне прибыл представитель епископа, – Герхард повертел в руке пустую кружку, – он передал мне послание. В нём говорилось, что весть о нашей беде достигла Рима, и более того – зараза распространяется по всей Империи. Папа издал буллу, в которой повелевал в кратчайшие сроки остановить бедствие и найти виновных. Колдунов, наславших на город «чёрную порчу», и еретиков, чьи нечестивые деяния делали тщетными воззвания к Господу.
– И ты отыскал их? – Хельтруда осторожно сняла последний виток холста.
– Нет, – Герхард отвернулся и стал смотреть в окно поверх плеча травницы. За мутной слюдяной пластинкой догорал закат. – Я сделал всё, что было в моих силах. Собрал всех оставшихся осведомителей и поручил им слежку. По моей просьбе каноники провели службы в храмах, призывая горожан покаяться и рассказать, что им известно. Они обещали индульгенции каждому, кто даст хоть какие-то показания, и это сработало против нас. В первые два дня на меня вылился поток доносов. Я не спал сутками, пытаясь разобраться в том, какая часть этого может быть правдой, а какая – просто ложь напуганных обречённых людей. Хель, они знали, что скоро умрут, – Герхард отвёл взгляд, видя, с каким напряжением слушает его замершая травница, – и пытались получить единственно возможное утешение – своё последнее прощение грехов…
Он помолчал, пытаясь шевельнуть пальцами левой руки. Кисть не слушалась.
– Я не нашёл в доносах никаких конкретных обвинений – одни слухи, подозрения, досужие вымыслы… Это было похоже на панику. Каждый очернял каждого, чтобы не стать очернённым самому. По распоряжению бургомистра городские ворота были заперты. Никого не выпускали – еретики не должны были избежать правосудия…
– Но это не имеет под собой никакого смысла, – сказала Хельтруда, – кто станет сидеть и дожидаться, когда его преступное деяние будет раскрыто и наказано? Нечестивцы должны были покинуть город сразу же.
– Я пытался объяснить это посланнику, – устало проговорил Герхард, – но у епископа был свой
Вокруг запястья по коже разлился приятный холодок, запахло горькими травами. Инквизитор перевёл взгляд от чернеющего квадрата окна на знахарку.
На минуту в комнате повисло молчание. Наконец Хельтруда, отставив в сторону горшочек с целебной мазью, покачала головой.
– Герхард, здесь я бессильна.
Инквизитор опустил взгляд.
Его левая кисть в разводах подсохшей крови безжизненно замерла среди обрывков холста. Бледные, будто мраморные, пальцы сливались со светлым льняным покрывалом.
– Я не могу тебе помочь, – Хельтруда осторожно коснулась покрасневшей кожи запястья, – это не тот недуг, что требует лишь трав и заговоров.
– Что мне делать? – спросил инквизитор. В горле застрял мерзкий ком.
– Есть один способ… – знахарка отвела взгляд, забирая пустую кружку, – в полудне пути отсюда живёт человек, умеющий исцелять самые тяжёлые раны. Но…
– Но что?
– Но он – чернокнижник, колдун, – еле слышно закончила травница, – и я не думаю, что инквизитору подобает…
Герхард приподнялся на локте, правой рукой обнимая Хельтруду за талию. Кручёный поясок из стеблей зверобоя заскрипел под пальцами.
– Я совершил слишком много того, что не подобает совершать инквизитору, – губы растянулись в подобии улыбки, – и давно перестал считать свои грехи. Ты укажешь мне путь к нему, Хель.
Взгляд Герхарда остановился на лице знахарки.
– И даже не думай идти со мной, – предупредил он, – ты и так многим рискуешь, укрывая меня в своём доме…
Инквизитор наклонил голову, погружая лицо в волосы Хельтруды.
– А я не хочу, чтобы ты подвергалась опасности… – чёрные и русые пряди спутались. Запахи овса и мёда щекотали ноздри.
– Ты должен будешь передать ему это, – травница не без труда высвободилась и встала. На её лице играла едва заметная улыбка. Сдвинув приткнувшийся в углу сундук, Хельтруда откинула половицу и вынула из схрона комочек. – Не спрашивай, что здесь. Он поймёт, кто ему это передал, и поймёт также то, что тебе можно верить.
Герхард кивнул, наблюдая, как знахарка бережно заворачивает комочек в ткань и кладёт его в дорожную суму. В своём крестьянском платье из грубого льна, простоволосая и отнюдь не молодая, она представлялась воплощением изящества и красоты. Её не портили ни морщинки на щеках, ни суровая складка на лбу – следы выносимых лишений. Худощавая фигура травницы казалась изваянной из мрамора – и неважно, что неумёха-скульптор оставил угловатости на бёдрах и ключицах. Со всеми знаниями и опытом, с грузом прожитых лет за спиной, она всё равно виделась юной лесной феей, погружённой в таинственный мир волшебства.
– Я отправлюсь до рассвета, – сказал инквизитор.
– Тебе нужно будет миновать торговый тракт затемно, – знахарка отошла к окну. Её руки рассеянно оправляли подол. – Ночью тракт безлюден. Но ты свернёшь с него и пойдёшь на север, туда, где деревья покрыты мхом. К колдуну не ведёт ни одна тропа – твоим проводником станет лишь холодный ветер, что дует в ночи. Рано или поздно ты достигнешь реки – двигайся вниз по течению…
Травница замолчала.
– А дальше? – спросил Герхард.