Бог исподволь: один из двенадцати

«Eritus sicut dei, scientes bonum et malum 1 …»

1488 г. Марбург, ландграфство Гессен, Германия

Два удара – короткая пауза – ещё два удара – длинная пауза – один удар.

Два удара – короткая пауза – ещё два удара…

Левая рука привычным движением ложится на рукоять кинжала, пока правая сдвигает железный засов. Грязная створка со скрипом ползёт в сторону, и из чернеющего проёма тянутся отсветы огня.

Вслед за ними врывается стучавший – приземистый мужчина, чей просторный балахон не скрывает тучности. Комната полнится факельным чадом и тяжёлым запахом нестираной ткани.

– Господин охотник!.. – вошедший тяжело дышит, по лицу градом катится пот, – господин… Колдунья! Колдунья объявилась! Да такая, каких ещё не видывали!

Ладонь не спешит отпускать рукоятку кинжала.

– Где? Как узнал?

– К Ланце Шольц, жене мясника нашего, сестра приехала из деревни, что на Модау 2 . Вот у них-то самая напасть и приключилась! Страх, говорит, господень…

От его слов пробирает дрожь, вздрагивают плечи.

– Чем промышляет колдунья?

– Дьявольское ведовство! – частит толстяк, – детишки-то! А люди, люди, и дома!..

Незваный гость вздыхает, умолкая. Пыхтит, тянется к стенному кольцу, вставляет туда факел.

– Самое что ни на есть дьявольское, – повторяет ещё раз, утирая красные от духоты щеки, – пропали несколько младенцев – не иначе, для обрядов своих страшных выкрала их! А скотина-то с бесовскими чертами нарождаться стала! И…

Пришедший мнётся.

– Продолжай.

– Страшные дела, господин охотник, – толстяк истово крестится, – клятое отродье сделало так, что дома-то под землю ушли!

– Дома? – раскалённый воздух вдруг кажется ледяным, – какие? Где именно? Чьи?..

– Да аккурат в центре селения, ажно четверо сразу, но почём я знаю – чьи? – гость таращит глаза, удивлённо-испуганно, – вот как провалились, где стояли – так и нет ничего, яма теперь там, широкая, да ровная такая. Копать пытались – не нашли и следа.

В центре… Воздух снова теплеет, стиснувший грудь обруч распадается.

– Растворились дома, как были, с людьми внутри, с утварью всякой, – продолжает вошедший, – а колдунья, поговаривают, на отшибе живёт, в доме брошенном. По ночам там в окнах светится и как воет кто, а днём – дом как дом, пустой.

– На отшибе, значит… И что же, никто не видел её?

– Да что ж там видеть, – толстяк снова осеняет себя крестным знамением, – ведьма она ведьма и есть! И с Дьяволом путается, оттого и дела у неё дьявольские. Люди из деревни бегут, говорят, жить стало невмочь… – гость шумно вздыхает, – там уж и мессу служили, и водой святой дом-то кропили, а только всё нипочём. Чахнет скот, и люди чахнуть стали.

– Есть в деревне этой надёжный человек?

– А то как же, – восклицает гость, – сродственник мой тамошним пастырем будет. Вы только скажите, что я вам это передал, он вам как на духу всё выложит!

– Хорошо, – свободная рука вынимает факел из стенного кольца, – я поеду туда.

Подол котты 3

касается тёмного балахона пришедшего. Толстяк часто моргает, его бледные крохотные глазки превращаются в щёлки.

– О нашем разговоре – ни слова никому, – пляшущее пламя факела дрожит в пальце от лица гостя, переливается на кованой гарде кинжала. Капли пота на щеках толстяка сверкают рубинами.

Рука опускается и вкладывает факел во влажные безвольные пальцы.

– Ваша жизнь зависит только от вашего молчания.

– Да-да, – шепчет толстяк, – да-да. Несомненно.

4

Охотник снял ладонь с рукояти кинжала, лишь когда за гостем закрылась дверь, и засов вернулся на место. Сердце бешено колотилось.

Эти простофили, убеждённые в том, что вершат благое дело, слишком пугливы и всегда готовы преувеличить. Пара обещаний и якобы секретов, таинственный шёпот на ухо где-нибудь в глухом переулке – и простофиля весь твой, с потрохами, уверенный в своей безопасности. Вот только зря – сколько ни подслушивай, сколько ни приукрашивай свои доносы, защищён не будешь… И всё же они несут вести. Такие, как сейчас.

Пропадают люди, умирают младенцы, животные превращаются в чудовищ, ведьмы кружат в ночном небе, и бесы скачут средь улиц – сколько таких историй он слышал? И в скольких из них была истина?.. Но ушедшие под землю дома – кто мог бы выдумать такое? И зачем?.. Ловушка?

Охотник неслышно вздохнул. Невежды, погрязшие в заблуждениях и мраке, не оставляют попыток уничтожить всякого, кто отличается от них. Их безрассудная глупость не делает разницы между колдуном и охотником на колдунов, как только охотник переходит им дорогу. Как бы он ни был силён, какой бы благоговейный ужас ни внушал этим скудным на ум простецам – когда речь заходит об их собственной шкуре, куда только девается страх!

Они приходят, они приносят с собой огонь, они вооружаются вилами и кольями, они нападают из-за угла поодиночке или набрасываются всей толпой – как тогда, у храма. Они ждут окончания службы, эти безбожники, и бьют его, и швыряют в него камнями, и гонят его, как собаку, прочь. Его, охотника на колдунов, «комиссара ведьм», чья слава, несмотря на попытки оставаться в тени, далеко обогнала его, разлетевшись по всему ландграфству Гессен…

Охотник стиснул зубы, глядя, как вспыхивает и гаснет крохотный огонёк в плошке с маслом. Тяжёлый медный перстень-печатка на пальце правой руки казался золотым в отблесках света. По закопчённым стенам двигались причудливые тени, плотно запертые ставни на окне не пропускали ни дуновения свежей летней ночи. Как всегда в такие моменты, заныл рубец на рёбрах – там, куда пришёлся когда-то удар мотыги, и свело бровь, рассечённую брошенным камнем.

В комнате крепко, пряно пахло сухими травами – перевязанные верёвочками пучки висели по углам. На грубом столе не было ничего, кроме плошки и помутневшего кубка. В округлом металлическом боку блестело отражение – тёмное от загара лицо со слегка асимметричным упрямым подбородком. Чёрные волосы длинными змеями прилипли к вискам. Внимательные голубые глаза смотрели куда-то вглубь кубка, словно пытаясь разглядеть нечто скрытое там.