Бог паутины
Шрифт:
— Сообщите ваши координаты.
— Нахожусь на траверсе южной оконечности Кеоса, в шести милях от маяка.
— С какой целью вызываете «Аргус»?
— У нас назначено рандеву для совместных работ. Проблемы, инспектор?
— Проблемы? Мягко сказано, капитан. На борту четыре трупа. Можете оказать помощь в опознании?
— Сейчас справлюсь у руководства. Минуту, инспектор! — Капитан с шумом перевел дух. — Cauchemar! — перейдя на французский, он обрисовал ситуацию и передал аппарат Гранже.
— Мне приходилось встречаться с мистером Бургильоном, — сказал он, прочистив мигом пересохшее горло. — Кто еще был на яхте?
— В журнале записаны Блекмен
— Никого, кроме Бургильона, не знаю… Среди нас есть русская дама, но не думаю, что она может оказаться полезной в вашем деле, инспектор. Я очень огорчен.
— Бургильон и Дельгадо постоянно живут на Крите, и мы найдем людей, которые смогут их опознать, но как быть с остальными?.. Все же спросите вашу русскую.
Гранже вызвал по трансляции Антониду Ларионову.
— Бургильона я видела только на экране компьютера, — объяснила она на хорошем французском. — Фамилия Климовицкий мне знакома, но мало ли Климовицких?.. Как хоть его зовут? Запросите полное имя. [83] Пусть посмотрят по паспорту.
— Документов не обнаружено, — последовал ответ. — В журнале значится Павел Б. Климовитски.
— Возможно, я была с ним знакома, — кивнула Антонида Антоновна.
— Очень жаль, если это действительно он. В любом случае — жаль.
83
Prtnom — имя (в отличие от фамилии).
— Когда предполагаете прибыть на место? — получив разъяснение, спросил инспектор.
— Передаю связь капитану.
— Мне понадобится около четырех часов, — подсчитал он, справившись с картой. — Ожидаю лоцмана.
— Надеюсь, скоро будет. В случае чего можем и поторопить. Спасибо за содействие, капитан.
Доложили о подходе лоцманского катера. Скарлати распорядился спустить трап, надел форменную фуражку и вышел встречать.
— Кошмар, — повторил Гранже. — Что творится!
— Я-то думала, что такое только у нас, — грустно пошутила Антонида Антоновна. — Оказывается, и тут нет мира под оливами.
— Нигде его нет: ни на берегу, ни в море. Даже на дне. Затопленные реакторы, снаряды с ипритом, ядерные ракеты. Спутники с плутониевыми батареями, и те почему-то норовят обязательно упасть в океан.
— По теории вероятностей. Воды слишком много.
— Вы хорошо знали этого, который там?..
— Не очень, — проронила она, — едва-едва…
К Сикиносу, прямым курсом на юг от Олиороса, подходили, когда Венера переливалась в последних отблесках угасавшей зари. Унесенные с ближних островов мотыльки зачарованно летели на белый огонь фок-мачты, не замечая закрытых щитами — красным по левому, зеленый по правому — ходовых фонарей.
Закрывшись у себя в каюте, Антонида Антоновна думала о Климовицком. Она и вправду почти не знала его. Две или три мимолетные встречи и та, совершенно случайная, в ресторане, когда… Собственно, и там ровным счетом ничего не случилось. Совершенно чужой человек. Нежданно промелькнул и пропал. Она и думать о нем забыла, и не вспоминала про него никогда, и только при встречах с Марго взвихрялся мутный осадок.
Отношения никогда не были особенно теплыми, но декорум соблюдался. Чего делить? О том, что у Марго появился новый друг сердца — Антониду коробило слово «любовник», — она узнала последней. Ну, появился, так появился. Эка невидаль. Брат не интересовался интимной
Ради брата, которого любила, хоть и не могла уважать, приходилось держать себя в узде. Впрочем, и сама Марго не давала поводов для конфликта. Ей можно было поставить в вину все, что угодно: надменность, себялюбие, даже жестокость, но только не ханжество, а это в глазах Антониды перекрывало многое.
Откровенность, пусть и граничащая с цинизмом, обезоруживает. Марго сама развязала язык. Ввалилась как-то, кажется, это было перед самым Новым годом, с елочкой и огромным ящиком, набитым деликатесами из цековской кормушки, и учинила форменный кавардак.
— Не хочу, чтобы вы с papa проторчали полночи у телевизора!
Ничего не скажешь, хороша была, стерва. В норковой шубе, сияющая, порозовевшая на морозе и с такой прической, что закачаешься. Ни меховой шапки, ни платка никогда не носила: блестки снежинок сказочно омолодили ее, завершив марафет.
Само собой, расцеловались по-родственному. Она еще флакон «Опиума» преподнесла к Рождеству. Какое тогда могло быть Рождество, при советской-то власти? В семье вообще чуждались религии. Папин философский буддизм не в счет.
— Знаешь, Тина, — сказала, когда остались вдвоем в антонидиной комнате, — один мой приятель влюбился в твой портрет. Представляешь? Честное слово! Чистая, говорит, «Парижанка»… Сходство и в самом деле поразительное. Можешь гордиться.
— Чем? Сходством?
— Производимым впечатлением. Жаль, что про твой разлюбезный Крит у нас и слыхом не слыхивали, а то бы отбоя не было от женихов, — Марго рассмеялась и прямо в шубе рухнула на диван. Потянулась всем телом, самодовольная, сытая, и, скинув туфельки, бесстыдно раскинула ноги.
— Ты, никак, хватила, подруга! — Антонида всплеснула руками, уловив запах перегара, который не могли заглушить французские духи.
— Есть немного… А у тебя, случайно, ничего не найдется?
— Не добрала?
— Принеси водочки.
Пришлось выпить с ней пару рюмок под колбаску и пикули, что достали тут же из ящика.
— Откуда ты такая? — спросила Тина, невольно любуясь золовкой.
— Какая — такая? Осуждаешь, небось?
— Ни в малейшей степени.
— Представь себе — из парикмахерской. Там же и перехватила слегка, чтобы, значит, снять напряжение. Больно день шамутной, — она вновь издала короткий смешок.