Бог после шести(изд.1976)
Шрифт:
Ах, как хотелось нам чего-то такого, чтобы и отличило нас, и возвысило, и принесло победу! Но у нас не было цели, о какой же победе мечтали мы? Что ждали из будущего, какие миры нам снились по ночам, когда, отговорившись, выплеснув друг перед другом словесную муть, мы расползались по своим домам, чтобы там продолжить уже бесконтрольные мечты, отдавшись таинственной работе спящего мозга.
Мы ждали свободы и получили ее. Мы хотели бескорыстного творчества — оно есть у нас. Мы научились главному — создавать настроение, управлять им. Двадцать минут сеанса — и мир становится для нас чужим
Впереди одно — смерть.
Ее мы должны встретить во весь рост. Пророки говорят, что конец мира настал давно. Он растворен во множестве смертей, начиная с гибели Адама. Конец мира непрерывен, означен в смерти каждого человека и будет завершен в смерти всех.
Что же нам остается? Встретить смерть в огне восторга.
Правы ли мы, отвечай, стена мрака!
Худо отвалился от аппарата утомленный, бледный.
Дальше события пошли как-то неинтересно. Перед граммофонной трубой по очереди выступили Костя, Маримонда, Люся, Таня и даже Виктор рассказал старый анекдот, но никому из них не удалось превзойти Пуфа и Худо. Маримонда, та просто помолчала перед аппаратом и отошла. Костя прочел странный стишок:
К курку прильнули. И целят в лоб. Четыре пули: с запасом чтоб. Стою распятый, как в прошлый раз, За вас, проклятых, мне метят в глаз.После этого все заорали, что пора проводить старый год. Раздвинули столы и, как водится в таких случаях, выпили. Утка слегка подгорела, но никто на это не обратил внимания. Лишь Виктор рассердился. Намеревался съязвить, однако не захотел портить и без того испортившееся настроение притворяшек. Гости были чем-то расстроены, Худо смущен. Похоже, слова исповеди всех задели: притворяшки явно нервничали.
Поднялся Пуф. Почему-то его слова Виктору хорошо запомнились.
— Этот тост связан с тем, — заявил Пуф, — что от нашего имени было произнесено перед бездной. Я не знаю, какое эхо донесется к нам из смысловой Вселенной, но должен заявить следующее: уходящий год не минул зря, и мы провели его в серьезной, большой борьбе. Мы боролись за наши души и не раз побеждали. Мы научились управлять своим настроением, освободились от ненужных чувств, мелких, ничтожных ощущений. Мы возвысились над собой. Мы стали лучше. С нашей, разумеется, точки зрения. Свободу свою мы использовали по назначению: на благо чувства, на пользу чувства, во имя чувства. У нас нет ни раскаяния, ни сожаления. Что же касается ждущего нас конца мира, то здесь надо подумать. С кондачка такой вопрос не решить. В принципе я лично приветствую красивый конец. До пенсии доживать не собираюсь. Но как, придется крепко пошевелить извилинами. А пока — ура! За самосожжение на костре наших чувств!
Пуф оборвал свою речь и сел. Его тост вызвал шумное обсуждение.
— Сжигайтесь, соблюдая технику пожарной безопасности! — кричала Танька.
Виктор нагнулся к Люсе.
— Давай выпьем, — сказал он ей, — за нас с тобой. Нас лишь двое, но это очень много.
Тост получился многозначительный. Девушка блеснула влажными глазами, благодарно
— Мне так хочется, чтоб у нас с тобой получилось! — сказала Люся.
Она не сказала, что именно, но и так было понятно — жизнь, любовь, счастье должны были получиться вопреки темным силам жизни. Виктор обнял ее за плечи, испытывая давнее знакомое чувство — сострадание и нежность.
Потом танцевали. Много танцевали. Устав, перешли на старинные, спокойные ритмы. Плыли в танго, кружились в вальсе, все вновь оказались в масках, точно хотели спрятаться друг от друга. Виктор завернулся в черную шаль, пропахшую духами и пудрой, и стал неизвестным среди незнакомых. Приятно было кружиться самому, с партнером, затем снова самому, меняя направление, такт, темп, оставляя неизменным само движение, его ускользающую суть.
Дача, где они веселились, стала большой, удобной, как дворец. Виктору чудились колонны, широкие мраморные лестницы. Ковры заглушали шаги, портьеры скрывали лица.
Завывание раздалось, когда Виктор целовался с Люсей после замысловатого па танго в тесной передней. Возникнув где-то под полом, вой проник в дом, разрушил тишину, сорвал занавеси, протрезвил присутствующих и ушел вверх, через потолок, в звездное небо, чтобы пронестись над лесом глухим лешачьим “ууу”. От сотрясения неодобрительно качнулась старенькая люстра в большой комнате дачи.
Притворяшки сбились в кучу.
— Что это было? Что? — шептали девушки.
А ребята отвечали громкими, нарочито бодрыми голосами:
— Здорово подстроено! Во дает!
Вдруг голос Худо сказал:
— Внимание и спокойствие, друзья! Среди нас кто-то чужой.
Все смолкли, точно сразу онемели. Было страшновато. Принялись про себя пересчитывать присутствующих.
— Восемь, — сказал Виктор. — А сколько нас должно быть?
— Семь!
— Спокойно, — сказал Худо. — Снимайте маски. Пусть каждый покажет себя.
Виктор с интересом наблюдал, как они высвобождаются из тряпок, опасливо посматривая на соседей. Внезапно все бросились в угол комнаты, расчищая пространство между собой и фигурой в белом, сиротливо приткнувшейся у стены. Даже Худо и Виктор поддались общему испугу, отошли шага на два.
Напряженно молчали, учащенно дыша и не сводя глаз с фигуры. Она стояла, окаменев, не шевелясь, беззвучно.
— Мне очень страшно, — жалобно шепнула Люська.
— Молчи! — зашикали на нее.
Потом, вспоминая, Виктор восстановил свое главное тогдашнее чувство: нетерпение и злость. Хотелось шагнуть вперед, ударить, разрушить. Но сдержался. Чувствовал, будет нарушен ход каких-то событий, где ему отведена роль в лучшем случае зрителя. Вперед вышел Худо. Не подходя к фигуре в белом, он воскликнул:
— Ты кто? Кто ты?
Фигура качнулась. Склонясь в немом приветственном поклоне, отделилась от стены, плавно двинулась к выходу. Будто магнитом потянула она за собой художника. Виктор с интересом наблюдал этот немой спектакль. Незнакомка скрылась в передней, Худо ринулся за ней, и тогда погас свет. Раскатистый вопль ужаса пронесся по комнате. Они услышали вскрик Худо и разобрали его слова: