Бог, природа, труд
Шрифт:
Нет покоя ногам, нет покоя душе. Куда-то бежать надо, догнать кого-то надо. Анците догнать, чтоб не опередила, не выучилась всяким премудростям. Если б только можно было в школу ходить, ног бы не жалела, на крыльях бы понеслась, ничего б не трудно было!
С тяжестью в сердце направилась Аннеле к озерцу, где, как и каждой весной, окрестности оглашали тревожные крики чибисов, охраняющих от опасности свои гнезда, своих птенцов. Никогда не станут они такими умными, как жаворонки, которые, знай себе, рассыпают трели на невидимой высоте, нимало не беспокоясь о гнездах, устроенных то ли в ямке от лошадиного копыта, то ли просто в борозде. Разные птицы, и разные у них судьбы.
Чахлые купальницы, мелкие баранчики там и сям желтели
Так и всем ребятам, всем людям живется неодинаково. Этому каждый день учит Аннеле.
Когда будила мать Аннеле, та первым делом спрашивала: какая погода на дворе? И каждый раз мать не преминет сказать что-нибудь хорошее. Если светило солнце, то это было такое солнце, какого еще не бывало: ну ровно по земле катится. Если шел дождь, то ситничек, который умывает, поливает, всем росту прибавляет. Если был ветер с дождем, то всегда это был добрый ветер, который тучи разгоняет, солнышко вызволяет. А если два, три дня, а то и больше шел проливной дождь, то нынешним утром он как раз и перестанет, выглянет солнце и всем бедам придет конец. Погода всегда была хорошая, и лишь ждала пастушку, чтобы излить на нее свою благодать. Надо только самой быть хорошей.
Ах, эти утра, эти ранние вставанья! Аннеле подозревала, что мать будит ее раньше положенного часа. Только наступит самый сладкий сон, ее тут же и будят. Уши слышат, а руки и ноги не шевелятся, и все тут, спят как убитые. Потому-то и спрашивала каждое утро: а что на дворе? Пока спросишь, пока мама ответит, время и тянется, можно полежать. А потом самую чуточку подождать, не скажет ли мама чего еще? Да куда там! Быстрая она, проворная, нахвалит-нахвалит день, как повелось, потом скажет: вставай, вставай! А сама за дверь и на двор. И вот уже из открытых дверей хлева доносится мычанье, блеянье. Где уж тут поваляться, полодырничать! Хочешь не хочешь, а приходилось делать так, как хорошие дети в сказках, которых мать не уставала ставить Аннеле в пример. Рывком из постели, голову в таз с холодной водой, раз-два — одеться, отложив основательное мытье и расчесывание волос до вечера.
А когда на пастбище измеряла тень, оказывалось, что ничуть она не длиннее, чем в другие утра. И не в чем было упрекнуть мать. Но не каждое ли утро будила она ее слишком рано?
Полдень.
— Спать, спать, дочка, а то утром опять не поднимешься!
Что это мама говорит? Неужто не встает она каждое утро? Неужто идти спать из-за того, что сонливая по утрам? Да еще в такой час, когда делать можно все, что душа ни пожелает.
А дел-то сколько, и каких интересных! Перво-наперво к цветочной клумбе, что в огороде. Как там цветы поживают? Прижились и шалфей, и дикая рябинка, и божье дерево, а какие пышные георгины и штокрозы; саженцы этих цветов принесли от соседей — ведь цветы из дома в дом ходят, словно друзья, посланные богом. Но больше всего заботит Аннеле грядка, засеянная семенами неизвестных цветов. Семена на пасху привезла Лизиня, и вот появились ростки: продолговатые и загогулиной, стеблистые и кустистые, пушистые и гладкие. Слегка касается их пальцами, смотрит, не появились ли где бутончики? Нету. Ждать надо, терпения набраться.
Жаром пышет солнце.
Ни звука на дворе, ни ветерка в воздухе.
Скрипнула калитка.
— Ох, нашумела! — Аннеле вздрагивает.
Но никто не слышал. Спят. Только Кранцис в своей будке недовольно тявкнул:
— Не ходи в самый полдень, Аннеле. Ты же видишь: не могу за тобою следовать. Плавлюсь от жары. — Дышит тяжело, язык высунул.
— Лежи себе, лежи! Я и сама управлюсь.
Только тень за нею бродит. К самым ногам льнет. Широкая канава тянется через ржаное
Так и есть!
Склонившись над ароматными дарами земли, девочка застывает, прислушивается. И думает. Что это? Тишина? Но она звенит и поет. Цветов в поле что звезд на небе, — распустились ромашки, воловьи очи, шелкунец лесной. Алеют, светятся маки, жить которым лишь до полудня. Ржаное поле — зеленовато-коричневый лес колосьев! Все благоухает, звенит, томится, шевелится, дышит. А кто поработал, умаялся, сладко спит в прохладной избе, спит тяжелым сном усталости.
И не знают люди, как светел и щедр полуденный час. Как сладок аромат солнца, как звонко дышит земля. Как чудесно летом и здесь, среди цветов, что растут в канаве среди ржи, колосящейся на новине. Чудесное лето!
В воскресенье, когда солнце перевалило за полдень, на пастбище появляется мать — поговорить с девочкой, попасти коров на местах, куда добраться труднее, чтоб получили свое воскресное угощение. Увидела у Аннеле книгу под мышкой и говорит:
— Вот, вот! Учись! Полезно тебе нынче почаще в книгу заглядывать. Придет зима, в школу пойдешь.
— Как? Этой зимой? — воскликнула Аннеле.
— Да, да. Видишь, как время пролетело. Минет и нынешнее лето, кончится пастушья страда, а ты думала, конца этому не будет. Так и жизнь проходит, словно утренний сон, — говорит она, будто слова из грустной песни произносит.
Вот радость-то! Нежданная, негаданная! Пораженная, Аннеле не знает, что и сказать. Но чего-то жаль тоже. Пастушьих дней? Неужто и вправду они кончились? И никогда не вернутся?
— Зимой в школу пойду, а летом что? Снова пасти?
— Будем надеяться, что нет. Когда приезжал Лаукмалис, мы с отцом толковали с ним об этом. На лето он еще работника нанимать собирается — отцу одному не управиться. И тому, если с ребятишками будет, придется скотину пасти. Тогда сможешь и летом в школу ходить.
— А если придет работник без детей?
— Навряд Лаукмалис такого нанимать станет, — мать покачала головой
— Летом вдвое больше учатся, чем зимой?
— Так говорят.
— Мама, мама, неужто все это на самом деле будет?
— Будем надеяться, детка. Заслужила ты, чтоб в школу ходить.
И вот куда ни пойдет Аннеле, за что ни возьмется, только о школе и думает. Сосчитала месяцы, недели, дни. С каждым днем школа все ближе и ближе. Только едва-едва ползут они, но тот день, что прожит, уходит, побежденный. Да и не впустую проходит время. Заново все книги пересмотрела, все молитвы повторила — без этого в школу и не думай идти.
Библейские сказания назубок знает, катехизис с его заповедями тоже помнит, сбивается только все время на одном: «Что это?». Для чего спрашивать то и дело надо? Из-за этого вопроса иной раз говоришь вовсе не то, что знаешь. Поэтому часто и путаешь. Таблица умножения сыплется, словно бусинки с нитки — считай, как хочешь: с начала до конца или наоборот. Но самая большая гора, которую покорить надо, — это «Переводчик» немецкого языка Шпитца. Половина пройдена, а до осени Аннеле надеялась одолеть его целиком. Правда, чувствует она себя в нем не совсем уверенно. «Переводчик» что куст с шипами — колет, отпугивает, заставляет другой дорогой идти. Стоит только подумать: все идет гладко, замечательно, тут же и споткнешься, словно о пенек, через который не перебраться, и отступать приходится. С «Переводчиком» этим Аннеле ведет войну не на шутку. Одолеть его надо, как судьбу. Это она знала твердо. Каждый, кто хотел выше шагнуть, должен был преодолеть «Переводчика». И только тогда мог приступить к «Двумстам заданиям», выйти на светлый, солнечный простор.