Бог, природа, труд
Шрифт:
— Что? Уже? — воскликнула Лизиня, сорвала передник и побежала встречать.
«О полднике мы и не подумали, только об ужине», — всполошилась мать и бросилась на кухню.
Аннеле не захотела сразу же попадаться на глаза и спряталась у Кристапа за занавеской. Молодые прошли мимо, не заметив ее. Но сестра тотчас вернулась, стала звать.
— Ну, где же ты? А мама где? Эдгар хочет с вами поздороваться.
А Эдгар стоял посреди комнаты и ждал. Он выучил целую речь, неловкую, правда, пересыпанную немецкими словами, но сказал
Мать хотела что-то сказать, может быть, такие же добрые слова, что в тот вечер Лизине, но ничего из этого не вышло. Сникла, ссутулилась и начала всхлипывать.
Эдгар успокаивающе похлопал ее по плечу.
— Не надо, не надо. Будет у вас хороший зять, а у Лизини хороший муж, за это я ручаюсь.
Вот какой самоуверенный был.
— А девочка эта кто — Анна? Знаю, знаю. Ну, девочка, поцелуемся?
— Нет! — отрезала Аннеле, покраснев до ушей от такого предложения.
Эдгар засмеялся.
— Ну, ну, ну! Не так страшен черт, как его малюют!
Потрогал плотные щеточки усов, гордо торчавших на мясистом лице с маленькими карими глазами и узким выпуклым лбом, и, не чувствуя себя задетым, улыбнулся Аннеле, словно приглашая: «Улыбнись же и ты».
В свертке, который он принес с собой, оказался торт и бутылка вина.
— А где же взять рюмки! Мы к таким вещам не привыкли, — заволновалась Лизиня, на что Эдгар, словно каждый день собирался приходить с такими подарками, наставительно ответил:
— Придется привыкнуть.
Мать побежала искать рюмки. А гость преподнес еще один сюрприз.
— Как ты думаешь — принес я еще что-нибудь или не принес? — хитро улыбаясь, взглянул он на невесту.
— Откуда же мне знать? — неуверенно пожала та плечами.
— Если б не принес, какой бы я был жених?
И он достал из нагрудного кармана коробочку. Вспыхнуло золото. В коробочке оказались кольца, сакта и серьги.
Лизиня всплеснула руками:
— Как красиво! Это мне?
— Кому ж еще? Надеюсь, на мой вкус пожаловаться нельзя? Не правда ли? Нравится?
— Очень, очень. И правда, красивые украшения. Посмотри, Аннеле.
Аннеле тоже видела, что были они хороши, особенно сакта и серьги. Блестящий золотой цветок на матовом фоне. Овальной формы. Но не похвалила. Промолчала. Не по нраву ей пришлась самонадеянность жениха.
Лизиня держала в руках украшения, словно не зная, что с ними делать.
— Надень же!
Нет, сначала полагалось поблагодарить. Он ждал этого. И вся пунцовая, она припала к жениху.
«Стоит и ждет благодарности», — презрительно подумала Аннеле и вылетела за дверь.
Когда мать вернулась с рюмками, Аннеле исчезла. Лизиня обратилась к матери:
— Ты отправила ее за чем-нибудь?
— Нет, я думала, ты. Стрелой умчалась куда-то.
Гостю сказали, что услали Аннеле по делу. За счастье молодых выпили без нее.
Хотя день был ясный, солнце грело
Куда так спешила Аннеле, куда понес ее шквал противоречивых чувств? Ноги сами знали дорогу. Ей казалось, что только на кладбище, где кусты и деревья уже тронула желтизна, она найдет успокоение. В густой тени, отбрасываемой пирамидообразными дубами, среди заброшенных могил она отыскала свой любимый замшелый камень с еле заметной надписью. Камень и наполовину ушедшая в землю скамья были усыпаны желтыми листьями. Никогда не видела она на этом камне цветка, никто за могилкой не ухаживал.
Тут и присела она. Тут стала изливать свое горе. Тут, наконец, вырвался вопрос, который сжимал сердце обидой, жалостью, горечью и еще неизвестно чем: почему, почему должно было так случиться?
Но как только вопрос этот вырвался наружу, тут же наготове оказались и ответы, которые все разъясняли, все расставляли по своим местам.
— Что случилось? На что ты жалуешься? Что не должно было произойти?
— Ну, это, с Лизиней. Мы так хорошо вдвоем жили.
— Тебя обидели?
— Как могла она меня забыть?
— Она разве забыла тебя?
— Зачем ей нужен этот Эдгар?
— Неужто ты еще такая маленькая, что не можешь понять, что Эдгар — это Эдгар, а сестра — это сестра?
— Никакой Эдгар не станет ее так любить, как я!
— А, любовь! Так ли это, как ты говоришь? А на новине, когда ты придумала, что Сприцис женится на матери, как ты злилась, как горевала?
— Но я же люблю! Как мне это вынести!
— Только себя ты любишь. Страшно тебе: вдруг что случится? Куда я денусь? Что со мной станется?
— Нет, нет! Не только это!
— Больше из-за этого. Под опекой сестры жила ты, словно птенец в гнездышке. А теперь ты не знаешь, что ждет тебя!
— Да, это так.
— И так ты ей платишь? Что она подумать должна? На добро злом отвечаешь.
— Ой, нет! Я этого не хотела! Только не так.
— Любовь? Вот и надо было доказать это сегодня, в ее самый радостный день. Любви-то она и не увидела. Ты оставила сестру, убежала, предательница ты!
— Боже мой, боже мой!
Долго-долго она всхлипывала.
— Мне так тяжело, так тяжело.
— Надо преодолеть себя. Надо все преодолеть.
— Поплачь. Поплачь. Станет легче.
Потекли слезы, словно смывая всю тяжесть. Так сидит она и успокаивает себя. Кто еще станет это делать!
Большие пурпуровые облака плывут над вершинами деревьев, застилают синий омут неба. Белые церковные стены, кресты, тронутые осенними красками верхушки деревьев отливают золотом. Только мгновение длится это, и вот уже все изменилось. Жаль. Но не в этой ли изменчивости таится красота? А если бы облака не двигались и можно было на них смотреть час или два, или весь день? Неживые, застылые? Нет, только в движении жизнь, а жизнь это красота.