Бог, природа, труд
Шрифт:
Прольются слезы, и снова станет весело на душе.
Солнце садится. На кладбище звонят, возвещая о закрытии. Аннеле спешит уйти с первыми звуками колокола: хорошее настроение уже вернулось к ней. Впереди, в толпе людей, идет какая-то дама в длинном черном платье, черной пелерине и шляпе. Походка странная и очень знакомая.
Зара? Может ли это быть?
— Зара!
Женщина оборачивается, и краска заливает ее широкое лицо, которое кажется еще шире от того, что пышные вьющиеся волосы гладко зачесаны и на затылке собраны в узел. Шляпа с узкими полями не держится на голове, съезжает то на
— Ой, какое счастье, что я вас встретила! Я уже хотела прийти к вам. Но мне так редко доводится бывать на улице! Такие вот дела! И не Зара я больше! Не называйте меня так.
— Мария! Барышня Мария!
— Так вы можете меня называть! — Лицо Зары светилось радостью. — Меня крестили.
— Вы в монастыре у диаконис? Хорошо вам?
— Вы решили так, глядя на мое платье? В нем меня крестили, в нем я ходила к причастию. Я должна его отработать. Каждый месяц вычитают. Что же делать? Каждый должен сам зарабатывать. И так бог оказался ко мне милостив. Чего и желать мне больше? Если я буду себя хорошо вести, меня переведут на заработок, тогда я смогу быстрее за него рассчитаться.
Зара говорила сдержанно, но и по ее речам можно было догадаться, что не так уж счастлива она у диаконис. Она поспешила сменить тему разговора, стала восторгаться красотой кладбища, куда пришла впервые.
— Пришла посмотреть, где и я когда-нибудь буду лежать. Как чудесно здесь, как чудесно! Повсюду цветы и кресты, святые кресты! Христианское кладбище, среди христиан и я буду лежать.
— Зачем об этом думать? Ведь мы еще так молоды. Нам еще жить долго-долго, — сказала Аннеле и сама удивилась: так звонко и радостно звучал ее голос. Горе отступило. И сама не понимая, как она произнесла то, что еще полчаса назад никто бы не вырвал у нее силой, сказала, чтобы порадовать Зару:
— Знаете новость? Моя сестра обручилась!
— О-оо-о! — протянула Зара удивленно и ошеломленно, словно остолбенев от неожиданности. С минуту она не могла произнести ни слова, смотрела мимо Аннеле, и странный блеск появился в ее темно-карих глазах; она не спросила, кто жених, откуда, лицо ее сморщилось в болезненной улыбке, и она прошептала, словно в экстазе:
— О, невеста! Ваша красивая сестра — невеста. Она будет стоять у алтаря в белом подвенечном платье, в миртовом венке, под белой фатой. Невеста — какое счастье! Какое счастье!
Внезапно она закрыла лицо руками и стала всхлипывать.
Вот тебе и раз! Опять она плачет!
— Зара! Мария, милая!
Но она уже смеялась.
— О, нет, нет, ничего! Не смотрите на меня. Мешугене я, глупая я девушка. Заплакала. Это от радости, я счастлива за вашу сестру.
А Аннеле подумала: «Нет, Зара, не из-за этого ты плачешь. Ты плачешь из-за себя. Ты думаешь, что может быть никогда-никогда не будешь стоять в подвенечном платье у алтаря».
И так жалко стало Зару. Она еще сильная, здоровая девушка, но судьба заковала ее ноги в кандалы.
Она боролась, уставала, снова боролась, еще более мужественно. Насколько благосклоннее оказалась судьба к Аннеле!
Здоровые руки, здоровые ноги. Какое это огромное счастье!
Дома
— Иди, Аннеле, послушай, как интересно Эдгар о своих рассказывает.
Эдгар действительно рассказывал интересные вещи — все это было для них внове, но увлечь слушателей не умел. Он предпочитал, чтобы Лизиня повторяла уже сказанное, и кое-где дополнял и исправлял ее рассказ. О себе он сказал коротко. Отец умер, был мелким торговцем в Каралаучах. Из пяти детей только младшая жила с матерью, остальные разлетелись кто куда. Один брат в Петербурге, один за Уралом, старшая сестра вышла замуж за итальянца и живет в Ломбардии.
Слушательницы пришли в восторг.
— В Италии, слышишь? И давно?
— С тех пор, как замуж вышла. У нее уже взрослые дети.
— И вы больше не виделись?
— Нет, вначале все намечаешь: вот тогда-то и тогда-то, а после все это уж неважно. С глаз долой, из сердца вон.
— Но родина, родные? Разве не хочется их видеть?
— Где хлеб, там и родина, и родня. Мы из другого теста сделаны. Не то что вы, латыши.
Нить разговора каждую минуту грозила прерваться. Паузы заполняли незаметные ласки, которых Аннеле старалась не видеть. Ей было стыдно.
Страшно скучно! И выбрав подходящий момент, она незаметно исчезла.
На ужин Эдгар ел мясо, запивая пивом. Сладкое блюдо, которое Лизиня готовила с особым тщанием и которое называлось «нектар и амброзия», он отодвинул — для женщин да младенцев пища.
Слыхано ли такое! Хоть попробовать мог — ведь Лизиня его приготовила! Попробовать и похвалить.
— А мужская пища, видно, пиво, — не утерпела девочка.
Эдгар шевелил густыми усами.
— Да, пиво и табачок. Вот мужская пища. Заруби себе на носу, девочка, если хочешь замуж выйти.
— Очень мне муж нужен. Я и не пойду за такого медведя, как… как…
— Как ты, — это ты хотела сказать, — спокойно произнес Эдгар, закуривая папиросу. — Это хорошо, что поняла — свояка надо называть на ты. Выпьем на брудершафт. А поцелуй за тобой.
Девочка поспешно отодвинулась.
Что с ним говорить? Он, видно, думает, что она еще ребенок, который будет танцевать под его дудку.
Так ничего и не ответив новому родственнику на его вызов, она бросила вызов сама:
— Еще пиво потребуется?
— А у тебя припрятано?
— Есть одна бутылка.
— Давай сюда!
И Эдгар остался сидеть с бутылкой пива еще и после того, как убрали со стола; цедил пиво и курил. До чего странный мужчина! Как Лизиня его терпит?
ОКОНЦЕ ДЛЯ ДУШИ
Кристап будет посещать занятия — готовиться к конфирмации. Так они решили дома, где он провел праздники. Весной все равно уходить из школы, и надо сделать все, что полагается. В деревне до пасторского имения далеко, там занятия на недели растянутся, и все состоятельные люди, кто посылает детей в городские школы, стараются, чтобы и к конфирмации те готовились в городе. А ему, как только лето начнется, во всем придется отцу помогать. Так что он должен быть готов.