Бог располагает!
Шрифт:
— Ба! — усмехнулся Юлиус, пожимая плечами. — Это всего лишь предлог, чтобы проникнуть сюда.
— Не думаю, — возразил слуга. — У этой юной особы такой взволнованный вид! Она, должно быть, искренна.
— Так это молодая девушка? — спросил Юлиус.
— Да, ваша милость, совсем молоденькая, насколько можно разглядеть сквозь вуаль. Немка. Ее сопровождает компаньонка, тоже немка.
— Мне-то какая разница? — промолвил Юлиус. — Скажите этой девице, что я сейчас занят и принять ее не могу.
Лакей направился к выходу. Но Юлиус
— Впрочем, если ей надо сказать мне всего одно слово, пусть войдет. Все-таки это женщина, к тому же соотечественница. Любого из этих двух свойств хватило бы, чтобы не вынуждать ее уйти отсюда ни с чем.
Лакей вышел и тут же возвратился в сопровождении юной трепещущей девушки под вуалью.
Женщина, сопровождавшая девушку, осталась в соседней комнате.
XXI
ПЕРСТ БОЖИЙ
— Сударь… Господин граф… Ваше превосходительство… — лепетала девушка в смятении, явственно выражавшемся и в ее скованных движениях, и в дрожавшем голосе.
Хотя она была вся скрыта плащом и вуалью, Юлиус смог распознать по ее тоненькой, хрупкой фигуре, что она очень молода.
— Присядьте, мадемуазель, и успокойтесь, — произнес он мягко.
Он подвел посетительницу к креслу и сел подле нее.
— Вы хотели поговорить со мной, — сказал он.
— Да, — прошептала она. — Об очень серьезном деле. Только нужно, чтобы никто нас не мог подслушать.
— Не тревожьтесь, мадемуазель. Я уже отдал распоряжение, но, чтобы вас успокоить, сейчас повторю его еще раз.
Он позвонил и велел вошедшему лакею никого, без исключения, не пускать к нему ни под каким предлогом.
— Теперь, мадемуазель, — сказал он, — мы можем побеседовать без помех.
Потом, видя, что ее все еще бьет дрожь, он заговорил сам, чтобы дать ей время прийти в себя:
— Простите, мадемуазель, что заставил вас ждать и проявить настойчивость. Это оттого, что моя жизнь слишком полна или, если угодно, слишком пуста. У меня тысяча незначительных забот и головоломных дел, которые, можно сказать, являются условием моего существования.
— Нет, сударь, это не вам, а мне надлежит просить прощения в надежде, что вы извините мою назойливость. Но, как я и просила вашего слугу передать вам, речь идет о жизни и смерти. В эту самую минуту вас, ваше превосходительство, подстерегает смертельная опасность.
— Всего одна? О! Я вам не верю, — с печальной усмешкой отозвался Юлиус.
— Что вы хотите сказать?
— Взгляните на меня. Опасность, о которой вы сообщаете, вероятно, угрожает извне. Но я-то знаю другую, она куда ближе и от нее мне не ускользнуть — ее я ношу в себе самом.
Девушка посмотрела на графа фон Эбербаха.
Его впалые щеки, бледные губы, истончившаяся до прозрачности кожа, коричневые круги у глаз, да и сами глаза, что одни еще оставались живыми на этом лице, тягостно поразили ее. Каким бы потрепанным
Была ли то притягательность сердечной доброты, так ясно отраженной в глазах графа? Или сострадание к мучительному недугу, след которого отпечатался на усталом, бледном лице? Но при первом же взгляде на него девушка почувствовала, что в ее душу проникает странная нежность, словно граф фон Эбербах ей не чужой, будто его болезнь касается ее, как если бы скорбь этого благородного лица была сродни ее сердцу.
Впрочем, разве женщины не созданы, чтобы быть сестрами милосердия для всех горестей рода людского?
— О господин граф, вы же нездоровы! — воскликнула она.
— Полагаю, что так.
— Вам надо лечиться.
— У кого? — обронил Юлиус.
— У врачей.
— Ну, кого-кого, а докторов у меня предостаточно, — отвечал Юлиус. — Я в Париже, то есть под боком у крупнейших светил науки. И я прусской посол, следовательно, имею возможность оплачивать их труды. Но исцелять способны не только врачи, и в моем случае требуется совсем другое.
— Тогда что же?
— Те, кто пекутся о больном. Сын или дочь, которые бы заботились, брат, который мог бы поддержать, любящая жена… Словом, нужно какое-нибудь существо, кому вы не безразличны, притом не безразличное вам самому. А я — привязан ли я к кому-нибудь? И кого интересует моя жизнь?
— Ваших друзей, — сказала девушка.
— Друзей! — вздохнул Юлиус.
И не прибавив более ни слова, он пожал плечами.
— Ну, разумеется, — продолжала девушка. — У вас ведь есть друзья?
— Нет, мадемуазель.
— А я знаю, что есть.
— Вы? — спросил Юлиус. — Так кто же вы?
— Не спрашивайте меня об этом, — сказала она. — Но разве мой поступок сам по себе не доказательство, что у вас есть друзья, которые заботятся о вас? Я же пришла вас спасти.
— От чего?
— Послушайте: вы состоите в некоей ассоциации, в политическом тайном обществе…
— Допустим, — произнес Юлиус, вглядываясь в нее с недоверием.
— Мне это известно. Если вам нужны подробности, извольте: вы взяли себе вымышленное имя. Представились как Жюль Гермелен. Как видите, я знаю все.
— Предположим, что так, — обронил Юлиус. — И что же из этого следует?
— А то, что вы разоблачены! Они выяснили, что Жюль Гермелен и граф фон Эбербах одно лицо.
— Каким образом вы это узнали? И кто вы такая, что берете на себя труд явиться сюда, чтобы меня предупредить?