Бог, страх и свобода
Шрифт:
Удивительно другое. Три вещи. Неискренность, мифология и, главное, контекст. Давайте по порядку.
Все эти люди, которые говорили хорошие слова о генеральном секретаре Брежневе, на самом деле не любили и не уважали его. Потому что сейчас они насмехаются над ним, презирают его, не хранят его личные тайны.
Издеваются над его страстью к орденам, страстью по-детски глубокой и серьезной. Они с усмешкой говорят, что от Раздоров, где он жил (это начало РублевоУспенского шоссе), до Кремля его кортеж доезжал за тринадцать минут. То есть движение на трассе замирало, и многотонные лимузины летели со скоростью под 200 км в час. Что, согласитесь,
Они повествуют о его любвеобильности. Настоящий плейбой был наш дорогой Леонид Ильич! — одобрительно посмеиваются друзья и соратники. Господин Медведев, заместитель начальника личной охраны генсека, рассказывает, что его, как и всех сотрудников-мужчин, строго предупреждали — ни взгляда, ни жеста в сторону секретарш и референток Брежнева! Этого добряк Леонид Ильич не потерпит. Ибо ревнив! Иными словами, секретариат Леонида Ильича представлял собой служебный гарем. А лучше сказать — первобытную орду. Самец-хозяин, принадлежащие ему самки и молодые самцы, которым «это» запрещено. Данный историко-антропологический сюжет еще ждет своего исследователя. А зрители, наверное, ждут продолжения про «внучат Ильича», законных и незаконных. Не удивлюсь, если продюсеры уже дерутся за такой сценарий.
Но мы отвлеклись. Далее, бывшие соратники и коллеги совершенно бессовестно рассказывают о каких-то таблетках. Почему бессовестно? Потому что если тебе случайно открылась чужая врачебная тайна — так молчи же, никому не рассказывай! Это элементарно, это как чужие письма. А тут проскакивают слова «снотворные» и «транквилизаторы». А также вспоминают эпизод, как Леонид Ильич на курорте шутливо гонялся за своим врачом с криком «Дай таблетку!». Это уже серьезно. Нам намекают, что наш генеральный секретарь был, как бы это поэлегантней выразиться, ну, в общем, его ломало без дозы. Интересные дела.
Про обсуждение многочисленных романов его дочери я уж не говорю. Рассказы о цирковых любовниках, о Чурбанове, о бриллиантах цыганского барона. Об отношении покойного генсека к своей супруге: уважать-то он ее уважал, но «первой леди» она почему-то не стала. Только дом, обед, дети, внуки. Даже спросить у охранника, куда девались мужнины охотничьи сапоги, и то нельзя. Не в свое дело сунулась. Даже как-то стало обидно за Викторию Петровну. А сам себя Леонид Ильич называл царем. Правда, говорил, деревеньку пожаловать не может. А вот орденок — пожалуйста.
Зато в фильме избыток традиционной советской и даже царистской мифологии. Больше всего о том, как Леонид Ильич заботился о простых солдатах, а также о своих адъютантах. Попал человек в переплет, обслуживая генсека, — генсек позвонит, спросит, как да что. Солдату — побывку. Адъютанту — хорошую больницу. И жил скромно. Квартира на Кутузовском, 26, в шестом подъезде, где мемориальная доска висела — это, по словам писателя Карпова, просто гостиничный номер. Да, да, не падайте со стульев. Просто служебная жилплощадь, туда поселяли приезжих руководителей. Небольшой такой номерок, четыре комнаты плюс пятая для прислуги. Там и прожил всю (!) жизнь, скромняга. О том, что помимо ближней и дальней дачи у него был огромный двухэтажный апартамент на том же Кутузовском,
Как ни слова об одной действительно великой личной заслуге нашего дорогого Леонида Ильича. В «кругах, близких к источникам», я слышал, что в начале семидесятых был разработан план превентивного неядерного ракетного удара по Китаю. Цель — одним махом ликвидировать все пусковые установки ядерных ракет беспокойного соседа. Говорят, Леонид Ильич этот план решительно отверг, ибо существовала хоть мизерная, но все же вероятность того, что одна китайская ракета уцелеет для ответного удара. Уже ядерного. А там уже — сами понимаете, что начнется. Даже если это легенда, то хорошая, красивая, гуманная. Но ей не нашлось места — и, очевидно, не случайно.
Миролюбивая легенда не подходит спешно создаваемому великодержавному мифу. Мифу, в котором мы — ух! Всем хвоста накрутим, кирдык устроим! Этот миф совершенно закономерно опирается на лживые и сусальные картинки из жизни генсеков, военачальников и народных артистов СССР. На мечты о прошлом. О сладком и красивом, сильном и справедливом, богатом и достойном прошлом. Yesterday! Yesterday! — музыкальное сопровождение фильма про Брежнева. И лейтмотив всего культурного контекста.
Итак, контекст.
Возрождение советчины идет, может, и не очень быстро, но явственно. Советчина как стиль: стиль всей жизни, стиль политического руководства, стиль убежденного вранья из соображений целесообразности. Написал это слово, и будто нахлынуло! «Ваш выезд за рубеж нецелесообразен». Господи! Какой цели должна быть сообразна поездка на болгарский курорт сроком на две недели? Ответом были строго нахмуренные брови.
Советчина как серьезная художественная ностальгия (Дейнека, Пластов, Вучетич) или как шутка, она же «стеб», — кураторы галереи: Решетников, Серов, Иогансон и их постмодерные апологеты — Комар и Меламид, Виноградов и Дубосарский (все-таки советскую пакость изображать веселее вдвоем). Как инфантильная поэтизация собственной молодости, тогдашних мелодий, фасонов и лиц.
Советчина как культивация «законной гордости». О, это кошмарное «зато нас все боялись»! И еще более жуткое — «зато в стране порядок был». Советчина как пристальный интерес к недавней истории, как вроде бы резонное стремление заменить советско-ангажированные и антисоветско-ангажированные книги (фильмы, телепередачи) чем-то взвешенным, сбалансированным. Чтобы соответствовало генеральной линии, которая формируется на наших глазах: этакий православно-капиталистический сталинизм. Никакой эклектики, все предельно органично.
В общем, советчина наступает со всех сторон. Отчего бы это так?
Отчего народ и его интеллигенция, так сильно пострадавшие за годы советского режима, радостно повизгивая, реставрируют советчину?
Да все от того же. От травмы и шока.
Попробуем поподробнее.
Начнем с травмы.
Советский (ныне российский) народ в прошедшем веке перенес ужасающие тяготы и страдания. Гражданская война. Коллективизация — индустриализация. Репрессии 30-х годов. Война. Миллионы военнопленных, которых родина предала трижды: один раз бросив навстречу вермахту плохо вооруженных солдат, потом объявив предателями и отказавшись делать взносы в Красный Крест и, после освобождения из нацистских лагерей, отправив в свои, родные лагеря. Депортации народов. Послевоенные репрессии. Закручивание гаек после столь желанной оттепели. Афганская авантюра. О том, что ближе, помолчим — и так хватит.