Бог в стране варваров
Шрифт:
Ее поведение не выглядело бы столь таинственно, если бы стало известно, при какой сцене она присутствовала в этой же комнате два дня назад. Видит бог, не скоро она забудет, как сверкнули глаза Камаля, когда мать произнесла что-то вроде:
— Но мне кажется, я тебе уже говорила.
Он прямо зарычал в ответ:
— Нет, ты никогда не говорила!
Тогда, ничтоже сумняшеся, та призналась:
— По правде сказать, я сама этого никогда не знала.
Камаль даже подскочил.
— Как это? Сначала говоришь, что уже все мне сказала, и тут же утверждаешь, будто сама
Лицо у Камаля было такое, что мать расхохоталась.
С этой минуты Хейрия приготовилась к самому худшему; сердце подсказывало ей, что должно произойти что-то немыслимое, чудовищное, какая-то беда, и она затряслась как осиновый лист.
— Хочешь скрыть от меня правду? Кто? Скажи, кто?
Потрясая кулаком, Камаль, словно безумный, надвигался на мать.
— Камаль! Опомнись! — Уже и сама не соображая, что делает, она закричала: — Хейрия! Хейрия! Иди сюда!
А Хейрия стояла рядом, и, хотя ей было страшно, она бросилась к Камалю сразу, как только тот поднял руку, и вцепилась в нее.
Но он, резко дернув локтем вниз, освободил запястье и как следует крутанул Хейрию.
— А ну вон отсюда, не то… — приказал он ей, выпучив глаза.
Отступив, она прислонилась к стене, но из комнаты не вышла.
И обе женщины в изумлении услышали, как он заговорил словно бы издалека, странным бесцветным голосом:
— Я тебе не верю и никогда не поверю, мамуля. Только сумасшедший может верить матери! Матери способны на любое предательство, они ставят себя выше — или ниже — любых обстоятельств, потому что верят только в свою правоту, в то, что никто не смеет посягать на их материнское достоинство, никто не может ни в чем их упрекнуть и все, что они ни сделают, хорошо и прекрасно. Слава тем, кто выше или ниже того, чтобы совершать ошибки, испытывать стыд, но на чьих сыновей весь стыд и падает. К несчастью, только тот, кто перед тобой, никак не услышит правду своими ушами. Это вероломно! И ты еще не покончила с ним!
— Хочешь, чтобы мы умерли от жажды? Принесла бы лучше воды, чем стоять тут столбом!
Хейрия поняла, что старуха обращается к ней, и быстро добежала на кухню.
Мадам Ваэд наседала на тетушку Садию:
— Не оставите же вы, упаси боже, всю эту еду нам!
— Было бы из-за чего сердиться, — поддержал мать Камаль.
— С чего вы взяли, что я сержусь? Я никогда не была так спокойна, и вовсе я не собираюсь «оставить вам всю эту еду». Просто хотела вас напугать да проучить.
Камаль поднял тетину салфетку и положил ей на колени. «Итак, все сначала. Тем хуже. Или тем лучше. Рано или поздно мы бы пришли к этому, и все равно без тети Садии не обойтись. Если дело принимает такой оборот, лучше не откладывать на потом. Да и все равно!» — думал он, вновь усаживаясь на свое место.
Хотя вымученная улыбка не сходила с губ мадам Ваэд, ее лицо посерьезнело, что было замечено и Камалем, и теткой, заявившей:
— Что ж, побеседуем, и перекусим заодно, пока не остыло.
— Так вот… — начал Камаль, внезапно решивший облегчить душу.
Но старуха прервала его. Поднося ко рту ложку, она распорядилась:
— Пусть
— Ладно.
И Камаль, насупившись, замолк.
Мадам Ваэд нерешительно вступила:
— Как бы вам объяснить, тетушка…
— Так и объясняй. Все как есть.
— Я хочу сказать, как объяснить то, что не нуждается в объяснениях. Потому что на самом деле ничего не произошло, по крайней мере ничего такого, о чем бы вы уже не знали. О чем бы мы все не знали.
— И все-таки нельзя ли услышать, о чем это мы, по-твоему, все знаем? Пользы было бы больше, чем от необдуманного празднословия. А потом каждый из вас, если так приспичит, пусть выскажется.
— Хорошо. Помните, мы регулярно получали деньги от неизвестного человека, храни его господь?
Камаля как громом поразило. Как? Тетка тоже все знала? И ни разу словом не обмолвилась. А ведь так разговорчива. Ну и бестия!
— Послушай, милая, память у меня еще не отшибло. Как же я могла забыть, если сначала деньги даже посылали на мое имя?
Еще не легче, подумал Камаль.
— Простите, — сказала мадам Ваэд.
— Да ладно. И что ты без конца меня перебиваешь? Из вежливости ты тогда даже не проверяла, есть ли квитанция.
— Тетя Садия!
— Теперь все равно. Но зачем вы вытащили на божий свет эту стародавнюю историю, никак не пойму.
— Теперь твой племянник желает знать, откуда брались эти деньги, — отрывисто, с напряжением выговорила мадам Ваэд и умолкла. О давешней сцене она распространяться не стала.
Старуха смерила Камаля взглядом с головы до ног.
— Надо же, он желает узнать, сегодня…
Это задело его за живое.
— А что, не имею права? В конце концов, это прежде всего касается меня. Вам, женщинам, такое не понять!
— Нам, женщинам! Дорого дала бы, дружок, чтобы ты стал таким же смышленым, как последняя из нас, и научился тому, чему всякая женщина научена. Не хорохорься. Ни к чему. Он, видите ли, желает знать, скажите, пожалуйста. Долго же пробуждалось твое любопытство. Когда учился в своем Париже, это тебя так не занимало. Да много ли ты знаешь парней в нашем городе, кому такое счастье подвалило? Много знаешь, почтенный? Ах, Париж, Париж! О господи, ну и забавный же тип: катался как сыр в масле и до сих пор катается, а теперь докладывай ему, почему да отчего. «Имею право», — говорит. А ты в этом уверен? — Она нагнулась, словно хотела его забодать, и проворчала: — Да будет тебе известно, у тебя есть одно-единственное право — благодарить.
— Но…
— Не перебивай! — Тон и улыбка тети Садии сделались слащавыми. — Говоришь, хочешь узнать. Но мы и сами, сынок, ничего не знаем. Ни твоя мать, ни я.
— Ну уж это чересчур! Кормите меня сказками…
— Никакие не сказки. Нам так и не удалось выяснить, кто четыре года подряд посылал мне эти деньги.
— Не может быть! Вы водите меня за нос!
— Я, по-твоему, лгу?
Глаза тети Садии метали пламя. Камаль не нашелся, что ответить. Его взгляд начал блуждать по комнате, как и тогда, при разговоре с матерью, словно он рассчитывал застигнуть врасплох кого-то, притаившегося в углу.