Бог X.
Шрифт:
— Военная тайна, — усмехнулся он. — Хотите водки?
Солдат принес чай в подстаканнике, черный хлеб и тарелку пельменей. Мы выпили водки.
— Тут есть эскимосское кладбище. И поселок, который вымер от голода в 1910 году, — сказал я.
— Зворыкин! — крикнул капитан.
Вошел лейтенант, похожий на молодого Фиделя Кастро.
— Покажи ему кладбище.
Мы пошли с «Фиделем» по тропинке, проваливаясь в снег. Кладбище — с расшатанными деревянными крестами — как это бывает в вечной мерзлоте. Туманно, тоскливо.
— Не говорите, что были здесь у меня, — сказал хозяин острова, возвращая паспорт. — Мало ли что.
— Будем считать, вы мне приснились.
— Обойдутся! Пусть лучше не рубят моржам головы на продажу клыков. Варварство! Плавают тут в проливе на красных от крови льдинах безголовые туши.
На берегу меня ждала лодка. Я вернулся в теплую реальность Америки.
Губернатор
Русский переход от коммунизма к капитализму плодит монстров. Встретиться с губернатором Чукотки оказалось сложнее, чем прилететь из Москвы на Малый Диамед. Я ловил его несколько месяцев, по телефону, через помощников, и никогда бы не встретился, если бы не случай. Я оказался с ним соседом по передаче на «Эхо Москвы». Коренастый, он был надменным и неуверенным одновременно. Молодые дикторы за глаза звали его «бронетранспортером».
Мы сели в баре. Что же вы забаррикадировались, Александр Викторович? Почему свирепствует таможня?
— Так американцы под видом туристов и врачей ездят к нам скупать кровь местного населения. Мы их ловим на границе со шприцами и пробирками! А теперь они стали проповедовать новую секту, засылают миссионеров, отбирают у населения деньги и перекачивают в Америку. Он напустил на себя свирепый вид. Я вспомнил, как русская эскимоска Роза из поселка Чаплипо, живущая теперь в Номе, рассказала мне, что на Чукотке жизнь прекратилась: «Цены на вертолет стали астрономическими. Школу закрыли. Потом — поликлинику». Но Назаров упрямо выгораживает себя: — Я хотел построить в Анадыре международный аэропорт — чтобы качать деньги! Военные не разрешили, по стратегическим соображениям. Откроем границу — все сбегут в Америку. Помнишь, в 1989 году натерпелись позора. Организовали пробег «Дружба» на собачьих упряжках с Чукотки на Аляску. Между островами начертили желтую полосу границы по льду. Горбачев с Бушем прислали приветственные телеграммы. Мы прилетели на четырех вертолетах. Откупорили бутылки шампанского — за свободное передвижение! Мы верили и не верили, но ладно — вдруг получится. И что получилось? — двое желторотых журналистов сразу сбежали. Мы думали — они куда-то пропали, замерзли, провалились под лед. Стали искать — вместе с американцами. Не нашли. Окоченевшие, злые, улетели домой — на следующее утро выяснилось: американцы с самого начала знали, что они сбежали, но молчали. Беглецы находились под защитой США всю ночь без света в поликлинике! Сорвали праздник! К черту нам эти унижения! У нас слишком большой экономический перепад, чтобы сотрудничать на равных. У них на Аляске автострады, а у нас царь и бог — вездеход. Открывать границу, чтобы плодить новых беглецов, контрабандистов, бандитов, чтобы те начали терроризировать жителей Аляски. Спасибо большое! Не при мне! Им подавай обмен людьми — а мне не нужны лишние трупы. Местных трупов хватает.
— Вас полощет Николай Борисенко, который сбежал от вас в Ном. Распустили местную мафию. Собираете с нее дань.
— А ты посади Борисенко на мое место — думаешь, он был бы лучше меня? В России власть, как бешеная корова. Раз оседлал ее, держись крепче! Не то — пиздец.
— Теперь понятно, почему вас не любят на Аляске, — сказал я.
Губернатор
— Ты что такое говоришь! — возмутился он. — Кто не любит? Прежний губернатор Аляски был мой френд. А новый… Я прилетел в Анкоридж, он встретил меня в аэропорту, выпили кофе, он и говорит: мне пора ехать. Я развернулся и улетел. Зачем мне такое неуважение?
Речь зашла о расовых проблемах на Чукотке.
— Они были. Я их решил. Это моя главная заслуга. С эскимосами непросто. Заносчивы, считают себя избранным народом. Американцы от них откупаются, а мы заставили их работать. Приезжай, посмотри наши рыболовецкие хозяйства! Образцовые!
Губернатор надел узкий плащ, застегнулся. Пуговицы торчали у него на груди, как ордена.
— А как же туннель через Берингов пролив?
— Ты знаешь фантазии Джима Стимпфла? Хороший мужик, но наивен, как все американцы. Туннель будет через 1000 лет… В общем, приезжай! — губернатор тряхнул мне руку.
— Спасибо, не приеду, — ответил я.
Человек в красной кухлянке
— Ну, как острова? — спросила Берни.
Мы сидели в местном ресторане. Над Беринговым проливом струи фейерверка били в белую ночь. Ном праздновал 100 лет золотой лихорадки. Все гуляли. С утра играл шотландский оркестр, затем — ритуальные эскимосские танцы под бубны. Виктор, Джим, Берни, их дети, я, даже редакторша Нэнси — все танцевали, превращаясь то в охотников на китов, то в детей медведя и эскимоски, с медвежьими ушками.
— Привет тебе от Патрика, — сказал я.
— Спасибо. У нас гости, — сказала Берни. — Узнаешь?
Человек в красной кухлянке кивнул мне.
— Вы из музыкальною ансамбля?
— Отчасти.
— Стойте! — вспомнил я. — Вы предложили старшему брату поменяться женами. А он?
— Не поменялся. Тогда я сразу его убил.
— Откуда эта жестокость? — нахмурился Виктор Голдзберри.
— Если убийство — кульминация соперничества, — примирительно улыбнулся человек в красной кухлянке, — то это — красиво.
— Не понимаю вашей логики, — сказал Джим. — Принесите нам еще по пиву! — крикнул он официантке.
— Младший брат стал тренироваться, чтобы отомстить мне за старшего. Мы сражались на копьях целый день. Он устал, но к вечеру сломал мне ногу. Я упал, говорю с земли: — «Возьми всех моих женщин. Эти женщины похищены: кто со звезд, кто здешние». Он взял одну женщину. А я — только кастрюльку. Остальных женщин я раскидал в разные стороны. Попрощался и полетел. Я счал маленький-маленький…
— Сначала видны были кончики рук, ног и голова, — подхватила Берни. — Потом одна лишь белая заплатка на груди. И кастрюлька. И превратился он в луну. С тех пор луна появилась.
… год
Любовь к Востоку, или Москва на склоне Фудзиямы
Россия бредит Востоком. Двуглавый российский орел преобразился. Если со времен Петра его голова, смотрящая на Запад, была холеной и сытой, и глаз у нее горел, а восточная половина выглядела синюшней курицей, над которой все потешались, то теперь наоборот: западная голова оскудела и повисла на слабой шее, глаз потух, а восточная половина оживилась, расцветала всеми цветами радуги, наполнилась содержанием и потребовала усиленного питания. Кормление восточной головы приняло сакральный характер. Над Востоком теперь не принято иронизировать. В него верят по-русски, от всей души. Это больше, чем мода, и больше, чем увлечение. В сущности, это путь к себе.