Богатыри проснулись
Шрифт:
а ночью у него снова убили двух воинов и у нескольких выпущенных на пастбище и стреноженных лошадей оказались перерезанными сухожилия.
Так, изредка продолжая встречать на своем пути покинутые населением деревни, Ак-ходжа ехал еще три дня. На ночлегах он теперь выставлял усиленную охрану, да и люди его научились осторожности, а потому никаких потерь в отряде больше не было. На четвертый день он подошел к укрепленному городку Курмышу, рассчитывая на его жителях отквитаться за все, но ворота города оказались запертыми. Тщетно Ак-ходжа, именем великого хана, требовал отворить их и впустить его
В ярости Ак-ходжа попробовал взять городок приступом, но был отбит, потеряв человек сорок убитыми. Понимая, что у него слишком мало сил и времени для осады, царевич, – пообещав еще возратиться сюда и стереть Курмыш с лица земли, – двинулся дальше, к Нижнему Новгороду, куда и прибыл два дня спустя, встреченный всеобщей враждебностью. От самого въезда в город до княжеского дворца толпа провожала татар оскорблениями и угрозами, на которые Ак-ходжа не решился ответить применением силы, сознавая, что это может привести к немедленной расправе с ним и с его людьми.
Весь накопившийся гнев он излил на Нижегородского князя. Тыча ему под нос ханскую пайцзу и топая ногами, посол перечислял все свои обиды и кричал, что едва возвратится он в Сарай, – оттуда двинется огромная орда, которая обратит Нижегородскую землю в пустыню.
Престарелый князь Дмитрий Константинович, никогда не отличавшийся мужеством и на своем веку немало претерпевший от татар, испугался не на шутку. Он сбивчиво и бестолково оправдывался, сваливая всю вину на Мамая, который дал себя побить Московскому князю, и на этого последнего, – своей победой подорвавшего уважение русского народа к Орде.
– В моей земле это еще ништо, – сказал он под конец, – одно озорство, не более. Вестимо, виновных я велю разыскать и покараю их так, чтобы другим неповадно было, и ты, пре-светлый царевич, на то обиды не держи. А вот поедешь дальше, сам увидишь, что будет в московских землях, – там народ вовсе потерял страх к татарам! Я тебя от чистого сердца упреждаю: лучше бы ты туда и не ездил, – перебьют в пути всех вас, до единого. А великому хану, да сохранит его
Господь на долгие годы, доведи, что выйти из его воли я и в мыслях не имею, и скажи, что Суздальско-Нижегородский князь первый ему на Руси слуга!
Но понадобилось еще много уговоров, покаяний и подарков, чтобы умилостивить посла. Наконец Ак-ходжа смягчился, сказал, что готов предать забвению все происшедшее и обещает князю ханскую милость, если он поклянется никогда не держать сторону врагов великого хана. Дмитрий Константинович, радуясь, что так дешево отделался, сейчас же дал требуемую клятву.
Однако, в связи со всем пережитым по дороге, – совет Нижегородского князя не ехать в Москву показался Ак-ходже весьма разумным. Но исполнить волю великого хана все-таки было нужно. Пройденный путь наглядно показал, что большой отряд татар на Руси привлекает к себе слишком много внимания и ненависти, а потому, перепоручив свою миссию одному из сопровождавших его князей и приказав ему взять с собою только десяток нукеров, сам царевич остался ожидать своего гонца в Нижнем Новгороде.
Через три недели его посланец благополучно вернулся назад, но ответ он привез совсем не такой, какого ожидал хан Тохтамыш: великий князь Московский
ГЛАВА 17
Буди же вам всем, доброхотящим Росийскому царству, милость Божия и помощь от пречистыя Богородицы, чюдотворцев великих и от всех святых.
«Повесть о преславном Российском царстве»,
начала XVII в.
Выслушав известия, привезенные его послом, Тохтамыш понял, что привести Москву к повиновению можно будет только вооруженной силой. Но все же он не сразу решился на это: риск был очень велик. Сокрушительным поражением, нанесенным огромной орде Мамая, Московский князь с полной очевидностью показал нынешнюю мощь Руси. Удастся ли одолеть эту мощь ему, Тохтамышу, и не ожидает ли его самого участь Мамая и потеря всего, что с таким трудом было достигнуто?
«Правда, победа над Мамаем дорого обошлась Дмитрию
и его значительно ослабила. У него стало вполовину меньше воинов, но зато каждый из них теперь вдвое сильнее духом: они узнали, что можно побеждать Орду, и татар уже не боятся, как прежде, – это хорошо видно из того, что рассказывал Ак-ходжа. И каждый татарин, который это знает, будет сражаться хуже, чем раньше сражался, потому что он уже не верит в непобедимую силу Орды…» – так думал Тох-тамыш, которому в душе очень хотелось избежать этой опасной войны.
Но как избежать ее, не уронив перед всем миром своего достоинства, когда теперь все знают, что Московский князь отказал ему в повиновении? Если бы он согласился платить хотя бы малую дань, тем признавая перед другими свою зависимость от Орды, – иного бы хан и не требовал. Но того, что Дмитрий, – чьи предки полтораста лет были татарскими данниками, – захотел теперь стать таким же независимым государем, как и он сам, Тохтамыш, стремившийся возродить под своей властью великую империю Батыя, не мог снести. И чем больше он размышлял об этом, тем тверже укреплялся в мысли, что войны с Москвой все равно не миновать. А если так, – лучше начинать ее скорее, пока Московский князь не успел оправиться от потерь, понесенных в Куликовском сражении, и пока есть уверенность в том, что не все русские князья его поддержат.
Придя к такому решению, Тохтамыш, не теряя времени, начал готовиться к походу, стараясь учитывать все, что могло облегчить ему победу. Свой успех он строил не столько на численности войска, сколько на внезапности удара, а потому считал особенно важным, чтобы в Москве не догадывались о нависшей над нею угрозе. Хорошо зная, что у Дмитрия есть в Орде осведомители, от которых нельзя сохранить свои приготовления в тайне, Тохтамыш, приступив к сбору войска, искусно распространил слух, будто он готовит поход на Азербайджан. Это всем показалось правдоподобным: четверть века тому назад завоеванный ханом Джанибеком Азербайджан снова отделился от Орды во время царившей в ней многолетней разрухи, и было вполне естественно, что Тохтамыш хочет привести его к покорности.