Богатырское поле

Зорин Эдуард Павлович

Уже издалека увидел Захария возле нарядного всхода рязанских наушников — Детильца да Бориса Куневича. Стоят, опираясь на посохи, неторопливую беседу ведут промеж собой. Детилец высокий, тощий, лицо заостренное, как топор; Борис Куневич — толстый, дородный, солнце сало вытапливает из красной шеи. Неприятно покоробило Захарию, даже поморщился — вот они, все еще тут. Давно бы пора им вернуться в Рязань. Дело сделали, княжеские милости поделили, казну церковную растащили — тащить больше нечего. А если еще на что рот разевают, то тут им

и запрет наложить: своим, владимирским, ничего не останется.

Захария подъехал ко всходу, спешился. Бросил подбежавшему юркому мальчонке-булгарину поводья, тяжко отдуваясь и разминая ноги, потоптался на месте. К боярам подходить не спешил, ждал, когда подойдут сами. Мальчонка отвел кологривого к коновязи, накрыл его попоной. Конь пофыркал и потянулся к сену. Захария ревниво проследил, чтобы мальчонка не забыл дать ему воды. Очень берег он коня — купил за немалые деньги. Привели кологривого из набега на Волгу, отбили у булгар. Такого игренего боярин отроду не встречал. А черные яблоки на боках — одно загляденье...

— Хорош у тебя конь, боярин,— степенно сказал Детилец.

— Птица, а не конь,— подтвердил Борис Куневич.

— О коне твоем князь Ярополк вспоминал. Как увидел на охоте, потерял покой,— снова сказал Детплец. Узенькие глаза-щелки боярина глядели лукаво, от уголков побежали к косицам тоненькие морщинки.

— Князь приметлив,— согласно кивнул Захария. Подождал, что еще скажут бояре. Но бояре молчали. Стояли как истуканы в половецкой степи.

Тем временем в усадьбу съезжались новые гости. Скоро у коновязи не осталось ни одного свободного места. Бояре и старшие дружинники, званные на княжеский пир, толпились у терема, прохаживались, красуясь друг перед другом. Многих из них не видывали здесь при убиенном Андрее: в ту пору отсиживались они в своих вотчинах. Теперь всех потянуло во Владимир — ждали подачек от нового князя.

Тут на всходе показался огнищанин в нарядном розовом кафтане, пригласил гостей к столу.

Бояре вошли в сени первыми, спеша занять место поближе к князю. Прежде чем опуститься на лавку, поясно кланялись Ярополку.

Увидев Захарию, князь велел ему знаком сесть по левую руку от себя. По правую руку уже сидели Детилец и Борис Куневич.

Стали подавать еду. Служки проворно бегали вокруг пирующих, расставляли на скатерти серебряные блюда с утками, курами, осетрами, лососями и щуками. Дичь была украшена пестрыми перышками: куски подрумяненного мяса пахли чабером и кропом. Среди жаркого тут и там высились расписанные ендовы с медом, квасом и вином.

Первую чару выпили за князя, вторую за гостей. Потом пили без здравиц, наливали себе вино из корчаг черпалами, не дожидаясь, когда это сделают служки. Ели мясо и рыбу, кости бросали под стол, вытирали лоснящиеся от жира руки о скатерть.

Охмелев, до того молчаливые, бояре разговорились. Перебивая друг друга, потянулись к князю. Льстивые речи, будто брага, полились рекой.

Только

Детилец с Борисом Куневичем сидели молча; заметил Захария, что и пили они помалу. Тогда и он попридержал свою чару.

Ярополк хмелел быстро. Хмелел, таял, мягко улыбался боярам; лучшие куски с его блюда, однако, перепадали сидящим поблизости Детильцу с Борисом да угрюмому Захарии.

— Уныл ты, боярин, нынче,— сказал ему Ярополк.— Аль не рад, что попал на пир? Аль обидел кто?

— От тебя, князь, милости неисчислимы,— смущенно привстал Захария, преданным взглядом впиваясь в глаза Ярополка.— А приуныл я оттого, что, проехав по городу, видел беспорядки великие. Простцы голову подняли, глумятся над слугами твоими верными, князей своих не почитают...

— Отколь это, боярин? — нахмурился Ярополк,— Иль не вознаградил я владимирских камнесечцев за неправду их?.. Мне бы суд чинить за татьбу и убивство дяди моего Андрея, я же все простил.

— Скоморохи на площади ходят ряженые, непристойные песни поют, бояр высмеивают. А протопоп тем людям потатчик.

Услышав, в который уже раз, про Микулицу, Ярополк прищурился.

— Боишься, никак, боярин?

Хмельные, зеленью отливающие глазки смотрели на него в упор. Потом умылся Захария, но взгляд Ярополка выдержал.

— Служи мне верой и правдой,— сказал князь.— И слово мое княжеское твердо: дарую я тебе, боярин, угодья по реке Ворше и по Клязьме от Боголюбова — с бортями, ловищами и людьми. Пользуйся. А про Микулицу не думай — сам вижу, знаю: всему свой срок...

Не ждал, не гадал Захария о такой щедрости. Даже язык отнялся у боярина. Привстав, потянулся целовать Ярополкову руку — чару с медом опрокинул, потек мед со стола на дорогой кафтан, на светлые шелка.

— Полно тебе, боярин,— отстранился от него князь.— Меды пить надо, а не лить. За боярина Захарию! — возгласил он здравицу.

Жадными, завидущими глазами окинули соседа рязанские бояре. Узкое, топориком, лицо Детильца вскинулось и опустилось к столу — будто голову отхватило Захарии.

— И вас, бояре, жалую,— обратился к рязанцам Ярополк.— Примите и вы за службу верную угодья по Нерли и Пекше...

— Спасибо, князь-батюшка,— дрогнувшими голосами поблагодарили Детилец с Борисом Куневичем,— Несть числа твоим милостям.

Встрепенулся боярин Захария. Распахнул кафтан, обнажив грудь с золотым крестом поверх нательной рубахи.

— А ты, князь, прими-ко в благодарность от раба твоего коня справного Орлика со сбруей и седлом, со всем снаряженьем. Не побрезгуй, прими. Добрый конь Орлик — тебе под стать.

Сказав, понял, что не промахнулся, в самое сердце княжеское угодил. Возликовал про себя:просветила-таки святая богородица, благо, сами же рязанские бояре надоумили. Глянул на всех торжествующе.

Князь даже чару отставил:

— Ну, уважил ты меня, боярин. За Орлика кладу тебе сто гривен... И шубу дарую — носи, не изнашивай.