Богатырское поле
Шрифт:
Отставала лебедушка Что от стада лебединого,
Приставала лебедушка
Как ко стаду ко серым гусям,—
пели они. Скоморохи снова вырвались вперед, забренчали в гудки.
«Да как же это? — думала Любаша.— Почему?!» И опять, и опять вспоминала вчерашний вечер, красную луну над лесом, летящий с Клязьмы ветерок, сильные руки Склира и пылкий шепот его: «Люблю тебя, Любаша... Будешь жить в красном тереме, в шелках-бархате красоваться, есть будешь с золотого блюда...»
Подружки,
— Дай бог вам любовь да совет,— наставляли старухи, утирая рты вышивными убрусами...
Вечером Склир упал боярину в ноги:
— Батюшка боярин, казни али милуй. Но без Любаши жить я не могу. Думал, пройдет. А не прошло — как дальше быть?..
Надолго, ох надолго запомнилась мужикам эта свадебка! Чего только не съедено было, а уж выпито-выпито-о...
15
Утром Захария отослал Склира во Владимир.
— Дурь-то из головы выбрось,— строго наказал он.— Перепугал ты меня давеча. Не твоя Любаша жена, богом со старостой моим венчана. Или нет на тебе креста?
Молча подчинился Склир боярину. Плетью обуха не перешибешь. А от самоуправства добра не жди. Не бывать с ним Любаше. Уж омыла, поди, ноги своему старику, управляется по хозяйству на мужнином дворе.
Ускакал Склир во Владимир; проезжая мимо старостовой избы, попридержал коня. Показалось ему, что мелькнули в отволоченном оконце Любашины жаркие глаза. Эх, Любаша, Любаша, когда-то теперь свидимся?.. Да и свидимся ли?..
А у старосты с утра переполох. Проснулся Аверкий на лавке, пошарил рядом рукой — нет молодой жены. Охая от головной боли, прошелся по ложнице, вспомнил: с вечера пил и пил меды. Вспомнил еще, что в ложнице плясали, и в горнице плясали, и на улице перед избой. Потом все заволокло хмельным дымом. Не ладно получилось — поморщился Аверкий. Позвал Любашу — ни слова в ответ. Вышел, почесывая поясницу, во двор, а во дворе свекор, а перед свекром — Любаша, вся пунцовая от смущения. Вашка топал ногами и матерился.
— Увели бельишко супостаты, все как есть увели. И лари очистили.
Аверкий спросил отца:
— Чего бормочешь, старый?
— А то бормочу, что пригласили скоморохов, да на свою головушку. Очистили они нас, как есть очистили. Одни порты тебе оставили, да и те с дырами...
— Ах, чтоб те их! — выругался Аверкий.— Ну а жена моя при чем?
— А при том, что Любашины подруги скоморохов и пригласили,— ответил Вашка.
Тут от болоньи проезжал верхом на коне боярин. Услышав крик, остановился. Громко приветствовал с седла:
— Мир да любовь молодоженам!
Увидев Захарию, Аверкий с Вашкой упали на колени. Только Любаша как стояла, так и осталась стоять, будто и не видела боярина. Не понравилось это Захарии. Вспомнил он Склира, нахмурил брови, повел в сторону Любаши черенком плети:
— Молода жена, да спесива.
Не подымаясь с колен, Аверкий зашикал на жену. Прикрикнул на сноху и Вашка:
— Пади, пади!..
Любашка поглядела на
— Ты вот что,— сказал боярин.— Ты жену-то свою пришлешь ко мне ввечеру. Погляжу, хороша ли стряпуха.
Захария хохотнул, а муж Любашин, услышав это, побледнел, склонился еще ниже, чтобы, чего доброго, не заметил боярин тревожного блеска, окатившего сузившиеся глаза.
ч
— Все исполню, благодетель.
Ехать бы боярину своей дорогой, а он еще помешкал, разрывая Аверкию сердце. Сидя на коне, грузный, обрюзгший, постукивал комельком плети по голенищу шитых золотой нитью сафьяновых сапог. Попросил Любашу ласково:
— Ты бы, красная девица, водицы принесла испить.
Разом вскочили с колен Аверкий и Вашка.
— Медку, боярин,— перебивая друг друга, стали предлагать они,— медку отведай.
— Кшыть! — замахнулся на них Захария,— Водицы мне!
Любаша вынесла из избы ковш колодезной воды, с улыбкой протянула боярину. Захария принял его, неторопливо выпил до дна, крякнул, промокнул рукавом усы.
— Всяк кулик на своей кочке велик. Спасибо, хозяйка, за водицу.
Отъехал боярин, оглянулся — стоит Любаша с ковшом в руке, грудастая, ладная, глядит ему вслед. Как тут не вспомнить Склира.
С утра Захария — так-то каждый день — объезжал вотчину, посматривал с коня на работающих в поле мужиков. В лесу, на повале, задержался подольше. Нравилось ему глядеть, как падают с треском под ударами топоров кряжистые лесины, как очищают их от сучков, сдирают кору, а после волочат уроненные деревья к дороге. В лесу едко пахло сосновой смолой. От костров, разложенных неподалеку, курился дым. Сучья бойко трещали, разбрасывая белые искры, дым низко стлался по траве, стекал в ложбины, завивался в кудри между золотистыми стволами еще не тронутого леса. Там, в глубине, оседали голубоватые тени, вытягивались тонкими былиночками заблудившиеся в сосняке березки.
Завидев боярина, мужики втыкали в кокоры топоры, стягивали с потных голов шапки.
— Не ленитесь, поспевайте! — покрикивал Захария и проезжал мимо.
Соснячком да мелким березнячком путь его лежал к реке. Почуяв воду, конь заволновался, тихонько заржал... У самой реки березняк сменила ольха. В конце тропки, под горой, засеребрилась вода. В мелкой ряби дрожали, вспыхивали и гасли солнечные чешуйки. А комарья, комарья — видимо-невидимо!.. Едва отбивался от него боярин.
На самом берегу, на колышках, сушился бредень. Второй бредень мужики завели в заводь. Двое шли по берегу, двое — по горло в воде. Край бредня, сильно натягивая, вели к мыску, возле которого кончалась заводь. Отфыркиваясь, мужики выбирались на отмель. Рыба резвилась и прыгала через край бредня, в сетях трепыхалась всякая рыбья моль.