Богатый человекРассказы
Шрифт:
Весь день Томка лежал неподвижно возле стола, рядом с окном, положив морду на низкий подоконник. В сумерки, когда стало трудно различать лица прохожих на улице, он встал, подошёл ко мне — я в это время сидел на диване, у другого стола, — и вдруг опустил мне на колени свою тяжёлую голову.
Я боялся пошевельнуться. Прошло пять минут, десять… По лёгкому, чуть заметному покачиванию собачьего тела я понял, что Томка дремлет. Прошло двадцать минут, полчаса… Ноги мои затекли, сидеть становилось всё труднее и труднее, и наконец я не выдержал.
— Томка, — сказал я жалобно, — проснись.
Пёс только вздохнул во сне.
— Томка! —
Я взял его за ошейник и легонько тряхнул. Томка всхрапнул, доверчиво потянулся ко мне всем телом и только потом открыл глаза. И вдруг… в собачьих тёмных зрачках мелькнул ужас. Томка оскалил зубы и зарычал злобно и непримиримо. Я пробовал уговорить его, успокоить:
— Томка! Милый, хороший…
Рычанье нарастало, как гром. Томка бесновался. Только что ему снился родной дом и старый, любимый хозяин. А теперь он увидел, что дома нет и хозяина-друга, которого он преданно столько лет любил, тоже нет и, может быть, никогда и не будет…
Он зарычал ещё раз и бросился. Я еле успел схватить его за ошейник. У меня в руках он как будто успокоился немного, но всю ночь пролежал возле моего дивана насторожённый и злобный. Когда я шевелился, Томка рычал грозно, шерсть на нём вставала дыбом. Человек, который его увёз, не смел шевелиться при нём.
На третий день нашей совместной жизни я понял, что мне не удастся приручить Томку: он слишком сильно любил своего старого хозяина. Три дня Томка лежал в углу, у окна, без сна, не притрагиваясь к пище. Он тосковал и мучился, как человек. Я тоже мучился. Я уже успел полюбить Томку за верность.
К концу третьего дня я дал телеграмму в Орехово-Зуево: «Приезжайте и возьмите собаку обратно. Она не может привыкнуть ко мне». Честно говоря, я не думал, что хозяин собаки приедет за ней: так обычно не делают при купле и продаже. И всё-таки я дал телеграмму.
Хозяин приехал за своей собакой тотчас же, с ночным поездом.
Томка первым услышал его шаги на лестнице. Он ещё не верил, что это возвращается самый любимый его человек. Когда я открыл дверь и хозяин вошёл в комнату, Томка не бросился к нему, не стал лаять и прыгать. Он только завилял хвостом, лёг на бок и закрыл глаза. Может быть, он опять боялся проснуться. Потом он повернулся и, как маленький щенок, опрокинулся на спину. По-собачьему это значило, наверно: «Видишь, я не могу жить без тебя. Это хорошо, что ты вернулся».
В эту же ночь Томка уехал со своим другом-хозяином.
Томкин хозяин понял, что друзей не продают, а я — что друзей и не покупают за деньги: дружбу и уважение надо заработать.
На прощанье Томка помирился со мной. Он сам подошёл ко мне и тронул мою руку своим холодным, мокрым носом. Он как будто извинялся за своё поведение. Пропажа хозяина оказалась временной и не страшной, и ненавидеть меня было не за что.
Я вышел на улицу их провожать. Подошла машина. Они уехали. Теперь я стоял у ворот и смотрел им вслед.
Добро и зло
Мы
Мы подошли ближе и увидели, что не одних нас потянул к себе солнечный огонёк. На снегу под ветками у огонька сидел лопоухий гончий щенок и совсем по-человечьи плакал, выкусывая дробинки из раненой лапы.
Никудышный хозяин по злости прогнал его от себя. Шестимесячный собачий детёныш не умел гонять зайцев так, как взрослая опытная собака, а у хозяина его не было ни терпения, ни ума, чтобы это понять. Он даже выстрелил вслед щенку, когда прогонял его, и ранил его.
Мы пожалели щенка, подобрали и принесли в дом отдыха, в котором тогда жили. Наши товарищи стали его кормить остатками от обеда и ужина и назвали щенка обыкновенно, по-человечески — «Бобиком». Бобик скоро поправился, потолстел, лапа его совсем зажила и шерсть стала гладкой и блестящей. Вот только обычной собачьей весёлости в этом щенке уже не было.
В час обеда, дожидаясь, когда люди выйдут из столовой и принесут ему еду, щенок понуро стоял на площадке перед домом, будто дремал. Бывало так, что три входа и выхода у столовой приоткрывались сразу и щенка звали к себе в одно время три или четыре человека.
— Бобик! На! Сюда! Скорей!
А щенок долго, задумчиво и растерянно крутил головой и хвостом туда и сюда, соображая: куда раньше бежать, к кому? От этого собачьего раздумья — к кому первому бежать — и затеяли мы игру. Условия игры были простые: выходить сразу вчетвером из столовой и звать Бобика. К кому первому Бобик подойдёт — тот и выиграл.
Но только игра эта быстро кончилась. За нашим столом вместе с нами сидел в столовой Иван Иванович Смирнов, простой и хороший человек, токарь одного из московских заводов. Когда началась эта игра, он с нами вместе как-то вышел во двор.
Бобик на этот раз долго не раздумывал и сразу подбежал к Ивану Ивановичу. И на другой день к нему подбежал первому, и на третий…
Мы решили было, что хитрый Иван Иванович знает какое-нибудь «собачье слово», а потом вдруг все вспомнили. Из лесу, когда мы под ёлкой Бобика нашли, его на руках до дому нёс Иван Иванович, и Бобик это не забыл. Вот как всё просто объяснилось.
А у хозяина щенка на охоте вскоре разорвало ружьё. Он пришёл к нам в дом отдыха просить у Ивана Ивановича ружьё на время. В доме знали, что Иван Иванович привёз с собой ружьё из Москвы, а сам на охоту не ходил; наверно, об этом рассказывали в деревне.
Иван Иванович вышел к человеку на крыльцо, а Бобика велел спрятать подальше, от лишнего разговора. Ружьё он с собой вынес, и все думали, что вот сейчас Иван Иванович по своей доброте отдаст ружьё. И хозяин щенка так, наверно, думал. Он и руку протянул, чтобы ружьё взять. А потом посмотрел на Ивана Ивановича и почему-то опустил руку.