Богема
Шрифт:
Амфилов подошел к столику. Мариенгоф поздоровался с ласковой и гордой улыбкой, которой всегда очаровывал. Мне, не умеющему варьировать улыбок, стало неловко от внезапной перемены, которую, впрочем, никто не заметил.
Амфилов торопился, поэтому без предисловий приступил к изложению плана устройства книжной лавки поэтов.
– Это будет единственный магазин в Москве, в котором покупатель сможет купить книги без ордера… Со всех концов города к нам потянутся повозки, арбы, поезда книг. У нас будет книжный пакгауз. Мы будем брать их на комиссию. В городе много книг. Они томятся в шкафах, в соседстве с мешками, наполненными затхлой мукой и пшеном, и тоскуют по воле.
Анатолий рассеянно слушал тираду. Мысль о том, как приступить к беседе о деньгах, не давала покоя. Под каким предлогом попросить взаймы? Потребовать аванс в счет доходов будущего магазина или откровенно рассказать о финансовых затруднениях кафе «Парнас»? Он искоса поглядывал на меня, как бы ища поддержки, но я ничем не мог помочь, ибо должен был отойти к буфетной стойке, около которой стоял Вампир, делая отчаянные жесты, похожие на судороги утопающего.
– Там что-то случилось, – сказал я. – Пойду узнаю, в чем дело.
«Надо решиться», – подбодрил себя Мариенгоф и, не откладывая разговор в долгий ящик, сказал быстро и нарочито развязно:
– Это хорошо, разрешение будет в понедельник к двум часам дня на руках, следовательно, дело можно считать законченным, но у нас есть еще одно дельце. – Произнося слово «дельце», Анатолий внутренне поморщился, но продолжал: – Видите ли… необходимы деньжата.
«Фу ты, черт, – мысленно выругался он, – лезут же на язык эти уменьшительные слова, точно повизгивающие собачонки».
– Деньги есть. О чем говорить, – ответил Амфилов, еще не понимая, в чем дело, но внутренне настораживаясь.
За соседним столиком раздалось женское щебетание. Мариенгоф знал, что голоса имеют, если можно так выразиться, свою наружность, как и у человека, она может быть привлекательна или отталкивающа, так и голоса незнакомых людей иногда нас привлекают, а иногда отталкивают. Это обычное явление. Случается, хотя и редко, что некоторые голоса без всякой причины одним звуком приводят нас не только в раздражение, но прямо в неистовство. Это случилось с Мариенгофом. Его вдруг пронзил высокий женский голосок, пронзительный, кудахтающий, казалось, исходящий из самых недр фальшивой и омерзительной души. Голос кому-то жаловался, негодовал, плакал, но звук его был похож на стеклянное дребезжание. От него становилось трудно дышать, глаза лезли на лоб, руки сжимались в кулаки. Мариенгоф кинул взгляд по направлению этого голоса: лица не разглядел, оно заслонено вазой с бумажными
Он силился не смотреть туда, забыть об этой случайно и дерзко ворвавшейся в его поле зрения особе, не слушать ее – и не мог. Голос, похожий на подпрыгивающую от боли кошку, впивался в его беспомощное ухо, терзая и мучая, доводя до изнурения.
– Я хотел сказать, – стараясь сосредоточиться на Амфилове и в то же время чувствуя, что тот тоже слышит этот голос и знает, что он раздражает собеседника, произнес Анатолий, – нам, лично нам, для нашего кафе нужны деньги, которые мы обязуемся вернуть не позже, как…
Амфилов откровенно расхохотался, обнажая крепкие, желтые от никотина зубы. Лицо его стало другим. Борода, до сих пор не бросавшаяся в глаза, как бы увеличилась и заслонила собой все: глаза, лоб, щеки, стала дерзкой и самонадеянной, все остальные черты сжались и съежились.
– Обязательно – не позже, как! – передразнил он Мариенгофа. – Это замечательно сказано. Ах вы, дети, дети!
Анатолий закусил губу.
– Не сердитесь, голубчик, я говорю откровенно, – продолжал Амфилов. – Поэты – настоящие дети. Я вам предлагаю дело серьезное, большое, которое даст много денег и вам, и мне, а вы сразу: дяденька, дай на карамельку!
– Послушайте, – встал со своего места Мариенгоф.
– И слушать не хочу, – засмеялся Амфилов, кладя свою громадную лапу на плечо Анатолия, помимо своей воли опустившегося на диван. – Я говорю правду! Я старше вас. Я вас учу. Надо быть дельцом или деловым человеком. Никаких подачек вы от меня не получите. Хотите работать вместе и делить прибыль – вот моя рука, не хотите – других найду. У меня дело не плачет.
– Я вас не понимаю, – нашелся Мариенгоф, – я попросил вас, как будущего компаньона, выручить нас. Кафе переживает денежный кризис, а вы… ополчились, точно я хотел вас ограбить.
– Ну, бросим об этом! Как я сказал, так и будет. Для кафе ищите деньги в другом месте.
Анатолий колебался. Ему хотелось крикнуть Амфилову: «Вон!» Но картина книжной лавки его соблазняла и не позволяла решиться на разрыв. «А, черт с ним, – решил он про себя. – Все толстосумы одинаковы. Если находишь выгодным иметь с ними дело, терпи хамство. Деньги даром не даются».
– Я еду дальше, – поднялся Амфилов. – В понедельник здесь, в два часа дня.
– Вы уходите? – спросил я, подходя к нему.
– У нас, – шепнул я Мариенгофу, – новые неприятности. Закрыли кабинеты.
– Что?! – вскричал Анатолий.
– Крышка! Пришла бумажка из Адмотдела. Вампир рвет и мечет…
Мариенгоф, не отвечая на поклон уходящего Амфилова, упал на диван, точно сшибленный ловкой подножкой.
– Что же будет?
– Надо хлопотать, – ответил я, разжевывая пирожное.
– Не хрусти зубами, – рассвирепел Анатолий.
– При чем тут зубы? – обиделся я.
– В минуту, когда… когда черт знает что творится, ты жуешь пирожное.
– Ты взбесился… А что, я должен пост объявить?
– Этот кретин Амфилов прочел мне лекцию, – забыв о пирожном, произнес Мариенгоф.
– Какую лекцию?
– Идиотскую!
– В чем дело? Что ты злишься?
– Удивляюсь тебе, как ты можешь не злиться, когда все оборачивается против нас… Денег нет… кабинеты закрыты… Амфилов отказал в ссуде…
– Вот скряга!
– Я думал, он размякнет… так увлекся будущим книжной лавки, сулил миллионы…
– Все они одинаковы. Их щедрость не идет дальше угощенья в кавказских погребках, да и то только в тех, где они хозяева.