Боги и человек (статьи)
Шрифт:
Пелопей поселяется во всяком помещении, в котором тепло и не слишком светло. Уголки оранжереи, потолок кухни, балки теплого чердака, спальня деревенского дома — все годится, было бы там тепло зимой личинкам. Этот сын жаркого лета словно предчувствует для своих личинок суровое время года, которого сам–то он не увидит. <…> После ухода рабочих я разговорился с кухаркой. Она рассказала мне о своих мучениях: смелые мухи — так она называла пелопеев — все пачкали своей грязью. Особенно огорчали ее оконные занавески: их никак не удавалось держать в чистоте. Чтобы выгнать из их складок упрямых пелопеев, приходилось каждый день трясти и выколачивать занавески. Но
Оставим строителя и займемся его постройкой. Ее материал — грязь, собранная всюду, где почва достаточно влажная. Окажется по соседству ручеек — пелопей соберет ил с его берегов. Когда с утра до вечера текут струйки воды в канавках на огороде, пелопей прилетит сюда: грязь в сухое время года — драгоценная находка. Чаще всего его можно увидеть подле водопоев для скота: здесь даже в самую сильную жару не просыхает грязь от пролитой воды. Трепеща крыльями, высоко приподнявшись на ножках и подняв брюшко, чтобы не испачкаться, пелопей собирает грязь. Набрав комочек величиной с горошину, он берет его в челюсти и летит к гнезду. Делает там новый слой в постройке и возвращается за другой порцией. Работает он в самые жаркие часы дня.
Пчелы–каменщицы и другие строители земляных гнезд собирают для своих построек сухую пыль и, смачивая ее слюной, получают непромокаемый цемент. Пелопей не изготовляет цемента: он строит просто из грязи. Поэтому гнезда каменщицы и других выдерживают осенние и зимние дожди, не размокают от них. Гнезда пелопея размокают от воды и портятся от дождей. Я капал на его гнездо водой, и там, куда падала капля, земля размягчалась. Если же я поливал гнездо водой, то оно превращалось в жидкую грязь. Такие гнезда нельзя строить на открытом воздухе, и этим, если не говорить о тепле, объясняется стремление пелопея к жилищу человека.
Если климат не позволяет пелопею успешно проявлять свое строительное искусство на открытом воздухе, то не доказывает ли это, что он у нас чужестранец. Это колонист, прибывший из более теплых и более сухих стран, где не приходится опасаться продолжительных дождей, холодов и снега.
Я охотно представляю себе его уроженцем Африки. В отдаленные времена он добрался до нас через Испанию и Италию, область оливковых деревьев — приблизительная граница его распространения к северу. Это африканец, успешно натурализовавшийся в Провансе. Действительно, в Африке, как говорят, он часто строит гнезда под камнями» (конец цитаты).
Все тут ясно и понятно, только одно меня смущает. Как пелопей перебрался через Гибралтар? И я уже не говорю об Италии, до которой надо еще море переплыть. О том, чтобы перелететь и даже Гибралтар и речи не может быть. Отсюда вывод – его перевезли, а перевезти его могло только торговое племя, родом которое из Йемена. Больше мне нечего сказать, разве что обратить ваше внимание, что и пчел торговое племя всюду возило с собой.
Социум социуму – рознь?
Фабр пишет: «Оса халикодома амбарная предпочитает жить большой компанией. Она устраивает целые колонии, населенные сотнями, даже тысячами пчел. Это не поселение, объединенное общими
Эта цитата, хотя и справедлива, но она мне не нравится. Не нравится потому, что Фабр далее не углубляется в эту проблему, а если не углубляется, то и писать ее не стоит, ибо она только сбивает с толку. Она как бы разграничивает, например: это паровоз, а это – швейная машинка. И вдалбливает в нас отличие, не находя общие черты. Между тем, сразу же возникают вопросы: а зачем это им надо? А почему бы им не пожить отдельно как другим видам того же отряда? У них, что, на роду так написано? Тогда кто написал? Но самое главное, фраза эта уничтожает в нас понятие единства и преемственности, прошедшее, настоящее и будущее.
Действительно, зачем люди живут деревней, а не понастроили себе хуторов на каждую семью? Значит, здесь есть какая–то выгода? Хотя бы в том, что в каждой деревне есть кузнец, бондарь и сапожник. И даже знахарка. И это ведь удобно, не правда ли? Кстати, хутора строят там, где, в общем–то, тесно и с каждого хутора видно еще до десятка хуторов. Так что к сапожнику и кузнецу можно и сбегать, не каждый ведь день шьют сапоги и лошадей подковывают. А вот посплетничать без дела бегать уже не будешь.
Я не могу судить, зачем халикодомы амбарные селятся большой компанией, я не специалист, но, судя по нашим деревням, ясно вижу, что выгода кое–какая есть.
Но главное – не в этом. Главное в том, что в деревне, где каждый дом живет собственной своей жизнью наподобие халикодомы, есть и общественная жизнь, заключающаяся хотя бы в выборе старосты и постройке общими силами церкви, школы, мельницы, пруда и даже так называемой «холодной», куда запирают общими усилиями разбушевавшегося пьяного мужика.
Именно поэтому и у халикодом должны быть непременно какие–то общественные интересы. Вообще–то исток общественных интересов – семья, какая существует у некоторых, если не большинства млекопитающих, хотя бы временная как у медведей.
Но у насекомых семьи в каноническом понимании ее смысла не может возникнуть в принципе. И именно потому, на что ученые не хотят обратить свое драгоценное внимание: подавляющая часть жизни насекомого (10 месяцев из 12–ти) представляет собой нечто вроде летаргического сна, оно в состоянии куколки. Притом самцы, удовлетворив свой первичный позыв (я намеренно не употребляю слова инстинкт) тут же разочаровывается в жизни и помирает, в последний раз опустив свой хоботок в нектар. И я думаю, именно потому и помирают, что вторичный позыв – сладкая еда по сравнению с первичным позывом является для него примерно как тюрьма и воля. Или даже лучше есть пример – когда проиграл в карты все свое состояние, и весь белый свет не мил. А самка не может позволить себе такую роскошь как самоубийство, на ней единственной лежит ответственность за продолжения рода. Какая же здесь может образоваться семья?
Но общественные интересы у насекомых все–таки существуют, но посредством семьи их осуществить нельзя. Вот где основа социума у насекомых, и именно женского социума. А из этого уже вытекает и женский социум у людей. (См. другие мои работы, например, «Современные мужики»).
Кажется, мы добрались до преемственности всего живого на Земле. И у нас выходит, что халикодомы – очень отсталая ветвь эволюции по сравнению, например, с домашними пчелами и дикими муравьями. Тут мне потребуется цитата из «Жизни животных», так как Фабр об этом молчит.