Боги и человек (статьи)

Синюков Борис Прокопьевич

В связи с этим мне тут же приходит на ум до предела зарегулированная жизнь домашних пчел, когда пасечники безжалостным ножом вырезают ячейки с трутнями, как будто пчелы без пасечников не могут сообразить, сколько им надо произвести трутней. Я ничего не могу однозначно утверждать, я ведь не пасечник, только я отлично знаю, что, например, в Сибири домашние пчелы вымирают целыми пасеками в период зимовки и сплошняком в целых регионах. И виной всему так называемый пчелиный клещ – паразит, искореняющий пчел улей за ульем. Я даже на этот счет читал целый роман забытого современного автора. Поэтому я вправе предположить, что пчелы в некотором отношении умнее людей, так как именно сами регулируют соотношение полов и зря кормить лишних трутней не будут. А пасечники из–за жадности и дурости вмешиваются в этот отлаженный

процесс, а потом пожинают плоды своего вмешательства по типу: кто к нам придет с мечом (пасечным ножом) – от меча и погибнет. Но, я кажется, раньше времени перешел к идеологии.

Идеология

С кончины великолепного Фабра прошло 55 лет. И вот что читаю я в «Жизни животных», в 3 томе за 1969 год: «Убив пчелу, оса усаживается где–нибудь и начинает сдавливать челюстями брюшко и грудь пчелы для того, чтобы выдавить мед. Выступающие изо рта убитой жертвы капельки меда она с жадностью слизывает. Мед, столь приятный для взрослых насекомых, для их личинок оказывается смертельным ядом. Поэтому самка и старается удалить его весь из пчелы, предназначенной в пищу личинке».

За эти 55 лет мы забыли уже, что такое паровоз, изобрели транзистор, позволивший превратить компьютер размером со стадион в настольный чемоданчик. За эти годы мы придумали атомную бомбу и за несколько секунд уничтожили Хиросиму и Нагасаки, запустили одного человека в космос на 150 километров, а другого опустили в Марианскую впадину на глубину 11 километров.

В естествознании же повторяем как попугаи «Попка дурак!», ибо не может быть мед ядом ни для кого и не для чего живого.

Возьмем вопрос покрупнее: «Что же такое «общественные» насекомые и что у них за «общество»?» – вопрошает энциклопедия. И сама себе отвечает: «Прежде всего следует сказать, что между «обществом», или «семьей», насекомых и человеческим обществом или семьей столько же общего, сколько между клубом дыма и Клубом знаменитых капитанов».

Это ёрничество, несовместимое с энциклопедией, ибо она сумма знаний, в том числе и противоречивых, – для нас с вами – настольная книга! И эта так называемая книга нам сообщает: «Инстинкт – очень длинная и сложная цепь безусловных рефлексов». В свою очередь безусловный рефлекс ни в малейшей мере не предполагает абсолютно никаких рассуждений. Поэтому только одна кладка стены «безмозглой» личинкой, которую я рассмотрел выше, из выбранных ею же камушков должна представлять собой без участия разума такую сложную цепь безусловных рефлексов, что ни один умник не возьмется ее расшифровать.

То есть, мы вернулись на круги своя, уточняю – на круги, в исходную точку, а не по витку спирали с приобретением нового качества, каковой означает скачек знания – точку, которая выше прежней, исходной.

Вода и суша, инстинкт и интеллект

Введение

Исходя из моего понимания Бога (см. статью «Бог»), все в мире постоянно и непрерывно взаимосвязано и взаимно обусловлено различными по принципу и величине взаимодействиями. От весьма значительных (почти строго детерминированных) до исчезающее малых (на пределе возможности обнаружения детерминизма). Но без связи и взаимодействия не остается никто и ничто, от галактик до нейтрино. И даже за пределами их в ту и другую сторону. Такие взаимодействия материи не могут возникать в стадии разбегания галактик (расширения Вселенной), в этой стадии они могут только постепенно исчезать для «инструментальных» измерений и наблюдений. В слово «инструментальные» я не вкладываю понятие, например, электроскоп, я вкладываю понятие любых каких–либо последствий этого взаимодействия, физических, химических, биологических и так далее почти до бесконечности.

Но если есть разбегание галактик, то по принципу обратимости должно быть и «сбегание» галактик, чему

доказательство – так называемые черные дыры, где атомы лежат на ядрах, никакого движения нет, и даже свет не может преодолеть взаимного притяжения этого сгустка материи и вырваться наружу. Это состояние есть очень хорошее состояние для начала и максимума всех известных и неизвестных взаимодействий. Но не само по себе это состояние меня интересует, этим пусть занимаются астрофизики. Меня интересует память как чисто механическое явление после взрыва черной дыры. То есть при переходе к новому расширению Вселенной, к новому разбеганию галактик.

Если силы взаимодействия, возникшие и проявившие себя в черной дыре, не исчезают при расширении вселенной, а только квадратично теряют свой скаляр, то и память о них в каждой разбегающейся частичке должна каким–то образом сохраняться. То есть, каждая разбегающаяся из единого центра частичка любой величины, от новой звезды до нейтрино, должна с разным напряжением все это как бы помнить. Другими словами, память – это продолжающиеся взаимодействия, как бы далеко частички друг от друга не улетели. Ведь все равно они когда–нибудь встретятся вновь и «поговорят» об этом.

С созданием миллионами штук за смешную цену компьютерных жестких дисков на 120 гигабайт, на любой из которых можно записать все книги на Земле, память перешла в абсолютно механический статус и так удалилась от памяти человека по совершенству, что приходится только руками развести. Стало совершенно очевидно, что механическая память, заключенная в кусочке неживой материи, бесконечно емче и совершеннее человеческой памяти. Но при этом надо заметить, что мы компьютерные диски по самой современной технологии делаем примерно так же грубо по сравнению с природой, как, если бы мы делали коронарное шунтирование топором. И это я пишу не для того, чтоб обидеть Intel. А для того, чтобы показать, что долговременная запись чего бы–то ни было природой даже на кусочке атома – вполне реальная штука. Это на тот случай, когда силы взаимодействия разбегающихся атомов и галактик станут недостаточны для принятия решений, так сказать, резерв на случай, когда указанные частицы перестанут друг друга «слышать».

Теперь, что такое интеллект? Грубо говоря, это обработка информации, поступающей в логическую ячейку как извне, так и с жесткого диска. Когда логических ячеек много, то и между ними должна быть связь, причем связь иерархическая, иначе выйдет короткое замыкание. Но так как меня скорее интересует не сам интеллект, ибо он прост как германиевый процессор с виду, а – участие эмоций в этом деле.

Что такое эмоция? Опять же, грубо говоря, это недостаток информации для принятия однозначного решения, в результате можно принять несколько решений, первенство среди которых сомнительно. Короче, это быть или не быть в самом простом случае, который несколько лет подряд мучил датского принца. Или топтание муравьев на месте, когда они потеряли свой след. В таком случае, если поставлено заранее какое–либо ограничение, например, не принимать сомнительных решений, логическая система дает сбой, она просто останавливается, «зависает», и ждет отмены задачи. В этом смысле принц датский – точная копия. Внутри–то у него эмоции есть, описанные Шекспиром, но наружу–то они не прорываются, не приводят к окончанию решения задачи на эмоциях, так как логически задача не решается.

Поэтому, строго говоря, эмоция – это окончание решения задачи наобум, как, говорится, бог на душу положит. И именно поэтому эмоция является двигателем прогресса. Ибо лучше что–то делать, чем не делать ничего. Вселенная–то расширяется или сбегается и ждать никого не будет.

Но эмоциональное окончание решения задачи, естественно, не лучший вид решения. Это решение с равной или какой–то иной вероятностью может привести как к жизни, так и к смерти, как задачи, так и ее последствий. Но на это существует статистика, каковую не люди придумали, она объективна как электрон или Антарктида, люди их только открыли. Поэтому, собственно, не эмоции в виде сомнений движут прогресс, а статистика приемлемости сомнений. И неприемлемые сомнения умирают, а жизнь остается, с включением в ее практику приемлемых сомнений. Другого–то пути все равно нет.