Боги, пиво и дурак. Том 3
Шрифт:
— Бесполезно, — констатировал я. — Оставайся здесь, а я пойду осмотрюсь.
— А если кто-нибудь сюда придет, что делать? — пролепетал Эрик.
— Держать оборону и не сдаваться, — страшным голосом заявил я. И сделал это совершенно напрасно — Графыч явно не был настроен на шутки.
— Как это?..
Я вздохнул.
— Слушай, ну не должен никто в неурочный час припереться в учебное крыло. По крайней мере, с приличными намерениями. А тех, кто явится сюда правила нарушать, может пугнуть Лёха. Так ведь? —
— Вот уж точно — зря, — заметил мой приятель. — А то, как найдут меня в окружении двух безжизненных тел...
— А что, было бы лучше его под ворота нашей школы положить? — спросил я. — Эреб сам сказал — бери с собой, не проблема...
— А он это сказал до того, как ты ему выпить налил, или после? — с обычно несвойственным ему ехидством поинтересовался Графыч.
Я хмуро зыркнул в его сторону и отправился на разведку.
И, к нашему счастью, оказалось, что лестница в конце коридора ведет как раз в святилище!
Неужели моя беспросветная невезуха наконец-то сменилась удачей?
Я поспешно вернулся за Эриком, и мы потащились в святая святых местной школы — с трупом и пьяным богом на руках, при этом стараясь не слишком шуметь и вовремя зажимать рот учителю, если вдруг тот опять начинал храпеть.
— Как-то... неправильно все у нас здесь начинается, — бормотал себе под нос Эрик. — Не по-человечески. Неправильно...
— Как будто ты в «Грифа» хорошо зашел, — хмыкнул я. — Помнится, там чуть ли не война у нас развернулась.
— Так вот потому и хотелось хоть сюда прийти нормально, — с сердцем ответил Эрик.
— А-аа, — понимающе кивнул я.
Наконец, мы очутились под спасительным сводом святилища. Оно было простым и аскетичным, как и сам Эреб — четыре серые голые стены, пустой жертвенный камень и узкие двери задних комнат, в одну из которых мы и затащились со всем своим барахлом.
— Твои губы — как мё-оод, — в полусне пропел вдруг Эреб.
И это было так неожиданно и странно, что мы переглянулись.
Хмурый учитель — и песни?
Эрик зажег свечу на маленьком столике, и теперь мы могли лучше разглядеть обстановку каморки, в которой очутились.
Здесь стояла широкая лавка, на которой вместо постели лежал плоский грубый мешок, набитый соломой. На столике валялись листки бумаги, испещренные мелким нервным почерком. А на полу у стены, завернутая в белую тряпицу, стояла лютня.
— Реки волос... — выдохнул старик и опять захрапел.
Я наугад взял один из брошенных листков.
— Мать честная, Графыч, да это стихи!..
— Положи на место, — хмуро приказал мне приятель. — Не смей читать это.
— Почему?
— А ты не понимаешь? Это же очень личное!
— Личное — это письма, или записи в дневнике, — возразил я. — А стихи — это искусство,
— Но нам это читать никто не разрешал, — заметил Графыч, забирая у меня из руки листок. Но ничто человеческое ему все-таки чуждо не было, так что взгляд Эрика скользнул по бумаге — и листочек так и застыл по пути на стол.
— Горький снег моих дней запылил мне виски сединой, боль от прежних побед серебром заблудилась в моей бороде, одиночества вечная плаха с насмешкой глядит на мой мертвый покой, я хотел бы твой голос забыть — но увы, моя нимфа, на свете есть вещи сильней, — вслух прочитал я.
— Красиво, — с удивлением проговорил Эрик.
— Повторов многовато, — заметил я. — Мой-мое.
— Разве в стихах смотрят на такие вещи? — покосился на меня Графыч.
— Ну, извини, что недостаточно возвышен, — развел я руками. — И это, кстати, не стихи. Это, друг мой, песня. Оттого и количество слогов у строк разное.
Графыч бережно положил лист на столик и забрал с него свечку.
— Пойдем отсюда? Пусть он спит, — предложил Эрик.
Я возражать не стал. Тем более в каморке было тесно и душно.
— Как ты думаешь, кто эта нимфа, о которой старик свои песни слагает? — спросил я, когда мы вышли в святилище.
— Мне кажется, это просто красивый поэтический образ, — предположил Эрик, усаживаясь на пол возле стены — так, чтобы опереться об нее спиной.
Я присел рядом.
— Не уверен. Эреб — мужик конкретный. И нимфа, как мне кажется, там имеется в виду совершенно конкретная.
— Кто-то, в кого он был влюблен в юности?
Я вздохнул.
— В юности, в старости... Как у богов разобрать их возраст, если они вечные? Думаю, если бы Эреб захотел, он мог бы выглядеть и как парень молодой, и даже как ребенок. Но он выбирает оболочку старика. Интересно, почему?
Эрик пожал плечами.
— Соответствует душевному состоянию? — предположил он.
— Может быть, — задумчиво протянул я.
В свете свечи я заметил лежавшую неподалеку на полу монету, выпавшую из чьего-то кармана. Потянулся к ней, подобрал с пола. Покрутив в руках, подбросил и поймал в ладонь.
Орел.
От нечего делать подбросил еще раз и снова поймал.
Орел.
И еще раз. И еще.
Увлекшись процессом, я снова и снова подбрасывал и ловил монетку, и каждый раз на моей ладони она была повернута орлом.
Как так?
Сколько раз подряд можно выкинуть орел по случайности?
— Чем ты занят? — с недоумением спросил меня Графыч.
Я передал ему монету.
— Подбрось?
Ему выпала решка.
— И что с того? — все еще непонимающе спросил Графыч.