Боги слепнут
Шрифт:
– Ты что, привязался к этому гаденышу? К Элиеву отродью? Ну, ты и дурак, Бенит. У тебя есть свой собственный сын. Его и надо сделать императором.
– Не смей оскорблять императора, дед, – прошипел Бенит. – Этот титул священен. Малыш его ничем не запятнал.
– Знаешь, внучок, а ты, по-моему, поглупел, – хмыкнул Крул. – Помнится, Александра, который носил титул Цезаря, ты прикончил лично. Неужели даже на тебя влияет этот урод Элий?…
– Абсурд!
– Или его мальчишка? Может быть, он?
Бенит не ответил, ушел, хлопнув дверью. Кажется, это была первая размолвка между ним и дедом.
В тот же вечер Бенит вызвал к себе Порцию.
– У тебя отныне специальное поручение.
– В Риме отменяют свободу слова?
– Ты забыла закон об оскорблении Величия императора. Пропустишь что-нибудь – растерзаю! – Глаза Бенита сверкнули.
Порции было ясно, что это не пустая угроза.
Глава IV
Январские игры 1977 года (продолжение)
«Бенит – самый лучший литератор, самый мудрый философ, самый эрудированный человек в Риме».
73
12 января.
В январе выпал снег. Белыми шапками он лежал на макушках огромных пальм. Листья южных красавиц опадали на землю грязными тряпками в серую мерзкую кашу тающего снега. Дети играли с снежки, норовя забросить прохожим за шиворот комок побольше.
«Цитрусовые замерзнут, – думал Кумий, расхаживая по своей каморке, кутаясь в драный шерстяной платок, подаренный соседкой. – И я вместе с ними».
Это были все познания Кумия в сельском хозяйстве. Ему было жаль цитрусовые деревья куда больше людей. Пришельцы из далекой Индии, наверняка они чувствуют себя чужими даже спустя пять веков после своего переезда. С некоторых пор Кумий сделался чужим в Риме. Браслет Валерии был давным-давно продан, как и почти все имущество Кумия.
Поэт дошел до крайности. И у него кончилась бумага. То есть чистой бумаги у него не было давным-давно. А тут кончились и старые рукописи, которые он перечеркивал и вновь использовал, печатая на другой стороне. Кумий принялся рыться в старом сундуке в поисках какого-нибудь давнишнего черновика. Ему казалось, что черновики никогда не иссякнут. Но выходило, что ничего не осталось – оказывается, человек за свою жизнь успевает так мало! Нашлась лишь серая папка, неведомо откуда взявшаяся в его архиве. Напрасно Кумий напрягал память, пытаясь вспомнить, что это такое. Ничего не всплывало. Ясно, что папка была чужая. Кто-то дал ее и просил сохранить. Кто-то чужой положил в сундук. Листы в папке были старые, пожелтевшие. От времени черные буквы машинописи расплылись. На первой странице значилось:
«Скопировано с рукописи, пришедшей в полную негодность. Рукопись ориентировочно 870–871 годов, сделанная на пергаменте».
И далее шел текст.
Рукопись, найденная поэтом Кумием (без заголовка).
«В моем поместье в…(неразборчиво) я провожу ныне большую часть времени, а не только каникулы, когда знать бежит из Рима, и в Городе остается лишь нищий плебс.
Последнее мое сочинение продается в нескольких книжных лавках. Но я слишком глубоко запрятал смысл, намеки
Едва она приехала, как тут же явился ко мне в гости сосед мой философ Серторий. Себя он называет стоиком, но я подозреваю, что он понатаскал со всех учений понемногу и пытается слепить нечто особенное по примеру Цицерона. Поутру он зачитывал мне куски своих «опытов». Береника присутствовала. Серторий постоянно бросал на нее взгляды и постоянно сбивался. Серторию нет еще и тридцати, Береника лет на шесть или семь его старше, а между тем он полностью очарован этой женщиной. Любовь его безнадежна, и, кажется, сам Серторий это понимает – он беден, едва выпутался из старых долгов и тут же наделал новых. Купить любовь Береники ему не по средствам.
– Неплохо, – сказала Береника. – Но чрезвычайно скучно. Это вряд ли кто-то будет читать. Надо зацепить читателя на крючок, обратиться к его чувству, а ты обращаешься к разуму. Это обычная ошибка римлян. Они слишком превозносят разум.
– Рим пишет историю в реальности и на пергаменте. Историю, похожую на миф. Вымысел для других, – напыщенно заявил Серторий.
– Но иногда приятно фантазировать. В этом случае наши поэты прикрываются чужими мифами. Римлянину не подобает сочинять сказки.
В тот день спор Береники и Сертория закончился вскоре. Никто не знал, во что он выльется позднее.
Триклиний в моем доме несколько выдвинут вперед, широкие двери выходят в сад, а с боков большие окна, такой же почти величины, как и двери – так что триклиний овевается ветерком с трех сторон. Из окон виден сад, а за ним – море. Сад у меня отличный, садовником я нахвалиться не могу – весь цоколь виллы, и даже статуи он обвил плющом. Поразительно этот парень умеет сочетать растения. Плющ с темными глянцевитыми листьями обвивает платаны, перекидываясь от дерева к дереву. Лужайка окружена буксами, подрезанными в виде букв, из которых складывается мое имя. К морю ведут два портика, а между ними бассейн, и вдоль воды устроены клумбы, засаженные благоухающими левкоями.
Итак, я описал сцену, на которой все происходило. Представил двух актеров. Льщу себя мыслью, что сам я автор. Хотя подозреваю, что остальные не догадываются о моей роли. Не спешу афишировать. Тайная власть пуще всего тешит самолюбие. А вскоре я приобрел третьего актера.
Как раз перед обедом, когда накрывали на стол, а Береника прихорашивалась в своей комнате, явился Дионисий с известием, что прибыл какой-то раненый трибун и просится переночевать. У меня не постоялый двор, но раненому трибуну я отказать не мог и даже отправился лично встретить его и проследить, чтобы этого человека устроили с максимальными удобствами и, если надо, послали за медиком. Каково же мое удивление было, когда я увидел, что это старинный приятель мой Марк, участвовавший в походе Траяна. Что он ранен и вынужден покинуть армию, я не знал.