Боги-в-злате
Шрифт:
Картовандис покачал головой, не убежденный его словами.
— Значит, мы уже солдаты, а не наперсники, не защитники? Мы отказываемся от одной клятвы ради другой? Его кровь — наша кровь. Ты забыл, Адио, что я служил подле Него, в числе спутников. Я чувствовал Его волю, Его стремление встать с Трона и снова править звездами.
— Сын возродился, так почему не может отец? Хлынет кровь, и кровь эта принесет Его обратно к нам и снимет с Него оцепенение.
— Сир, ты говоришь о воскресении, о втором пришествии.
— Я говорю о воскрешении, о пробуждении из смертного сна. Император — это Терра, а Терра — это Император.
Адио помрачнел.
— Я не могу подписаться под твоими словами, Сир. Император — абсолют. Он — это все. Он вечен. Он ранен, да, но ударом, нанесенным десять тысячелетий тому назад. Мало кто помнит об этом, как мы, но так оно и есть. Ни один божественный сосуд этого не изменит. Никакая Его кровь этого не исцелит. — Он нахмурился, внезапно ощутив боль. — Тишина терзает тебя, Сир. Но такова Его воля, и ты должен ее принять.
— Я не могу, — произнес Картовандис.
Адио вздохнул и опустил руку на плечо Картовандиса.
— Тогда мне жаль, старый друг. Это тяжкая ноша. Но не ищи Его голос в Чертоге Забвения. Ты не найдешь его в тени и бормотании демонов.
— Не найду я его и вне Тронного мира.
— Не будь так уверен.
Картовандис улыбнулся, стряхнув с себя меланхолию, словно плохо легший плащ.
— Не волнуйся за меня, Адио. Я не ищу разрушительного конца. Я лишь вынутый из ножен меч, что желает остаться острым.
— Те глубины имеют свойство впиваться в человека и глубоко в нем заседать. Не оставляй часть себя в той клетке, Сир, это все, чего я прошу. Разрубая их цепи, ты невольно создаешь их для себя самого. Не стоит недооценивать нерожденных.
Картовандис примирительно поднял руку.
— Я тебя услышал, Адио. Признаю, что вел себя опрометчиво, и клянусь впредь быть более рассудительным. Вот. Теперь тебе легче?
Адио приподнял бровь, давая тем самым понять, что, скорее, нет.
Картовандис мрачно хохотнул, исполненный темного веселья.
— Могло быть хуже. Под Дворцом есть более жуткие пустоты, чем Чертог Забвения. И ужасы пострашнее демонов. Ты знаешь, о чем я, и кто их охраняет. Сколько уже прошло времени, Адио?
Адио умолк, всем своим видом выдавая внутренние противоречия.
— Когда ты в последний раз говорил со своим братом?
Четвертая глава
Имперский дворец, Темные камеры, Терра
Даже эхо его поступи казалось неправильным. Поначалу оно вибрировало, как будто на одной нескончаемой ноте, а затем резко обрывалось и падало с тяжелым глухим звуком, словно шаги в звуконепроницаемой комнате.
Варогалант игнорировал его. Прижимая к груди Бдительность, подобно знаменосцу, черпающему силы из стяга своего полка, он нес караул. Он миновал другого члена своего ордена, воин мгновенно исчез в надвигающихся тенях, его чернильно-черные доспехи слились с мраком.
Варогалант торжественно кивнул, и ему ответили тем же. Никто не проронил ни слова. В этом месте мало говорили. Больше слушали.
Голоса принадлежали жутким существам, кошмарам и гротескам, покойникам и глупцам. Не все имели плоть, и не все были по-настоящему живыми, но каждое страшное создание, заключенное с помощью оберегов и санктических кругов, рунически запертых врат и сковывающих цепей, нуль-клеток и предотвращающих заклятий, обладало своей анимой.
Варогалант чувствовал, как они пытаются проникнуть внутрь него, разобрать ментальную твердыню, что он воздвиг вокруг своего разума. В каждой камере и каменном мешке сидел монстр, существо настолько ужасное, что его не представлялось возможным убить или уничтожить — оттого ли, что не знали способа их истребить, либо от незнания, не навлечет ли сам акт изничтожения еще большую беду.
Недобитки времен Старой Ночи, когда Галактика была поглощена тьмой, а человечество, несведущее и напуганное, осталось в одиночестве, эти существа были даже больше чем злыми, и удержать их могли лишь Темные камеры. Здесь, где в самом воздухе витала густая, как кровь, угроза, даже караульные, мрачные Охранники Теней, испытывали тревогу.
Варогалант продолжал идти, не обращая внимания на стенания, нашептываемые обещания и разъедающие рассудок проклятия. Свет здесь вел бесконечную борьбу с мраком, натриевые жаровни слабо мерцали, из последних сил сдерживая наступающую тень. Адепты Механикус, величайшие марсианские умы, пытались создать люмены, способные разогнать здешнюю тьму, но ни один усилитель или источник питания так и не смог ее пронзить. Не помогли и более таинственные способы освещения, хотя они справлялись несколько лучше, чем технические решения. Тут правила тьма, и власть ее практически абсолютна.
Варогалант ни на миг не закрывал глаз, отвергая мелькающих на краю зрения фантомов. Нервы казались оголенными и натянутыми, словно легчайшее прикосновение могло свести их спазмами. Даже кустодиям здесь было не по себе.
Собрав в кулак всю свою решимость, Варогалант приблизился к камере, которую искал. Как и у прочих, на стене возле комнаты находилась отметка, простой цифровой код, изобличавший природу того, что томилось внутри. Дверь в нее была открытой, в знак напоминания об его неудаче. Сумрак внутри манил, но он отверг его. Даже в свое отсутствие существо, некогда содержавшееся в камере, сохраняло присутствие.
Подобно неспокойному духу, оно витало в комнате, имевшей едва ли десять футов в ширину и столько же в глубину. Потолок был достаточно высоким, чтобы вместить кустодия, если тот решит войти. Он не стал. Пустота удержала его, пространство казалась одновременно занятым и незанятым.
Остановившись на пороге, Варогалант опустил Бдительность и указал серповидным лезвием копья стража на мрачную камеру, будто желая пронзить память о том, что здесь содержалось. Он закрыл глаза… и на него обрушились видения.