Боги-в-злате
Шрифт:
Он посмотрел вниз, привлеченный звуком, что знаменовал собой приближение смерти. Страх накатил ледяным потоком, когда из–под волн показался край темного металлического гроба. В разуме разнесся старый, старый смех. Нечеловеческий, звериный. Он заорал от внезапного удара молотом, хотя его никто не трогал. Одно из ребер треснуло. Затем другое. Руку, которой он держал Митлу, пронзили шипы агонии. На месте его сестры стояла догорающая статуя — яркая человеческая свечка с плотью вместо воска. Эзрик стоял до тех пор, покуда ее пальцы не рассыпались от неистового жара и тогда, наконец, более не поддерживаемый
Цепи лязгнули снова, и металлический гроб тяжело повис в воздухе, слегка покачиваясь на ветру.
Эзрик лежал на боку, чувствуя на языке, в носу, пряный вкус собственной крови. Во внутреннем ухе ощущалась влага, и он понял, что и там у него началось кровотечение.
Теперь он затрясся по-настоящему, и хотя ужас прокатывался сквозь его тело подобно ударной волне, он не мог отвести от того гроба глаз. Каждая деталь будто говорила с ним. Очень древний металл, вырезанные на его стенках символы-обереги почти истерлись, едва различимая инквизиторская печать…
В финальной агонии, Эзрик увидел присевшую рядом с ним фигуру.
— Хорошая работа, хорошая, — проговорил голос.
Спокойный, учтивый, чуждой.
Эзрик не подозревал, что он здесь. Скиталец.
Цепи звякнули.
Мягкие, чуть надушенные пальцы взяли Эзрика за подбородок. Его глаза выпучились. Зубы стиснулись. Сонная артерия в шее вздулась, натянутая и толстая, как трос. Эзрик дрожал, внутри него закипала ярость, пока он дышал пеплом своей сестры.
На него смотрело загорелое лицо.
Каждая деталь проносилась в нечетком пятне угасающего сознания.
Выдающиеся скулы; безупречно-ровные зубы; разглаженная от постоянных реювенантных операций кожа.
Светлые, коротко подстриженные волосы.
Мускулистая шея на широких плечах под плащом с бронежилетом.
На каждом пальце — перстни в виде маленьких золотых свечей с застывшим пламенем.
Татуировка над переносицей — литера «I» внутри ока.
Какую же веру Эзрик углядел в тех серебристо-серых глазах. Какую убежденность!
Ошейник на шее скитальца мигал зеленым.
Эзрик захотел притронуться к нему, погасить огонек и выпустить на волю то, что скрывалось в металлическом гробу. Но все, что он мог, это умереть, и в тот момент откровения он пал духом, поняв, ради чего их сюда привезли.
Его тюремщикам требовалось доказательство.
— Не отчаивайся, — произнес скиталец, пока разум Эзрика медленно выкипал дымом. Запах горелого, который он ощущал, принадлежал ему самому, но скиталец улыбался, несмотря на жуткое зрелище человеческого испепеления. — Твои страдания служат высшей цели. — Он вытер струйку крови из носа и, наконец, пошел снег.
Первая глава
Город Воргантиан, Кобор, в свете Терры
Боль была старым другом. Меровед держал ее в уме, отрабатывая финальные движения с мечом и копьем. Выпад, разворот, парирование, выпад, разворот, парирование. В силу необходимости режим тренировок был безжалостным, скорость возрастала с каждым новым
Меровед застыл в позе на несколько минут, кожа дрожала от напряжения, дыхание — спокойное и размеренное, чтобы выпустить боль.
Он посмотрел на человека в зеркале перед собой. В его кремово-нефритовых глазах читалась усталость. Не ради кичливости северную стену тренировочной арены заменили серебряной отражающей панелью. С ее помощью он обучался. Форма имела значение не меньшее, нежели скорость и точность.
В ответ на него уставился старик, по крайней мере, для глаз Мероведа. Босой, нагой, в укороченных тренировочных одеждах. Вспотевший и уставший от нагрузок. В бороде седых волос больше, чем черных. Кожа обвисла сильнее прежнего, чернила, которыми были выведены его многочисленные деяния и многочисленные имена, выцвели, шрамы болели от возраста. Даже бионика, металл, заменивший раздробленные кости и разрушенные ткани, казалось, частично лишился былой марсианской прочности. Века брали свое. Он одряхлел. Для очей смертных он казался бы совершенно иным. Однако их чувства были не столь остры, и более подвержены влиянию благоговейного трепета.
— Закончить сессию, — произнес он с едва заметным намеком на утомленность, однако Мероед услышал ее. Он знал.
Хроно лишь подтвердил его подозрения. На три десятых секунды медленнее.
— Я умираю… — пробормотал он, и выпустил копье. Оружие коснулось пола с тяжелым металлическим звоном. — Как и положено всему. Как и уготовано всему.
Он отвернулся от отражения, устав от созерцания и напоминания обо всем, чем он больше не являлся, и чем он стал в собственных глазах, и вышел из зала.
— Зату… — произнес он, набрасывая на плечи черную мантию с вешалки в оружейной комнате.
— Мой лорд. — Переданный через настенный вокс-динамик голос его мажордома прозвучал холодно и металлически.
Меровед окинул взглядом многочисленное оружие, заключенное за стазисными полями.
— Я возвращаюсь в караул, — сказал он.
— Как пожелаете, мой лорд.
Разнообразное вооружение занимало большую часть южной стены сводчатого помещения, тянувшегося на пятьдесят футов от места, где он стоял. Потребовалось несколько веков, чтобы собрать эту коллекцию, а также элементы доспехов и боевые эфемеры, которые он хранил вместе с ней. Многим из них Меровед ни разу так и не воспользовался, поскольку имел свои предпочтения, хотя все они меркли по сравнению с атрибутами прошлого призвания.
За исключением одного. Мизерикордия была ножом редкого происхождения и еще более редкого мастерства изготовления. Ее красота и значимость затмевали все прочее в обширном арсенале Мероведа, и все же он не доставал ее из ножен много столетий. После того как ушел в добровольное изгнание.
В любом случае, тут он более не был копьеносцем. Жизнь богов-в-злате он оставил в прошлом. Он принял тени и алхимию.
— Я — Его взор, — напомнил себе Меровед, и изо всех сил постарался поверить, что одних слов по-прежнему хватало.