Боги войны в атаку не ходят

Тарасов Олег Васильевич

— У нашего Егорушки папа всё по долгим командировкам! Это пока он маленький, верит в сказки, а подрастёт? Узнает правду? — Она двинулась в атаку ещё увереннее. — Вот поедет он к вам домой папку законного забирать, что ты ему скажешь? Извини, Егорка, у меня тут более любимый сын!.. Более любимая дочь! Я их покинуть не могу!.. Другого ведь не скажешь?! Вспомни, ты хоть разок за эти годы жениться обещал?

Не скрываемая Григорьевым обида, наглядное потрясение его от града обвинений, которых он никогда прежде не слышал, как ни странно, Риту больше не смягчали. Она, не останавливаясь, говорила, говорила,

а Григорьева от безвыходности лихорадило — не послушался он предчувствий, проворонил беду! Да ещё какую беду, к чертям, на слом вся жизнь! Как прекрасно было до Фалолеева! Обоих устраивало равновесие, пусть не фундаментальное, но равновесие житейское, душевное! Да, она права, никогда и ничего серьёзного он ей не обещал, но разве не видит она его любви к ней и Егорке, разве не видит его заботы, уважения?! Разве это не достойно взаимной преданности?!

Язык Григорьева наконец-то развязался, но как красочно он ни сокрушался о её легкомыслии, как ни кипятился, как ни твердил о вредности перемен — достойный отпор Фалолееву от любимой им женщины остался под большим сомнением. Очевидный, как ему показалось, демонстративный отказ Риты следовать его правильной логике, спасать их совместное благополучие, окончательно вывел Григорьева из себя. «Ещё раз хочешь в утиль… после Фалолеева спланировать? — с небывалой прежде злобой прошипел он. — Ну-ну! Рискни для полного счастья!.. и просветления своих мозгов!»

Он резко зашагал к двери, но, дёрнув ручку, вернулся, ухватил Егорку на руки, потискал, поцеловал и опустил на пол. Сложил из коротких, упитанных пальцев фигу, ткнул её Рите.

— Вот что этому Фантомасу обломится! Так и знай!

* * *

Уже через двадцать минут, едва ли не в прежней лихорадке, Григорьев отворял двери винно-водочного магазина по улице Бабушкина и спрашивал хозяина.

Андрей оказался на месте, вышел без задержки и появлению старого соседа обрадовался искренне.

— Сколько лет, сколько зим! — с улыбкой воскликнул он и немедля потянул гостя на второй этаж, в директорские апартаменты. В секретарской, где за столом восседала разряженная, смазливая девушка, бизнесмен звонко щёлкнул пальцами и скомандовал:

— Лизунчик, нам кофейку!

Григорьев как можно раскованнее присел на дубовый дорогой стул — массивный, чёрной лакировки и, заставляя себя освободиться от клокочущего негодования, несколько раз очень глубоко вздохнул. Андрей легко плюхнулся в кресло с высокой спинкой, что стояло напротив, за директорским столом, чуть отъехал назад и забросил ногу на ногу. Он улыбался всеми зубами, словно приглашал Григорьева если уж не так же откровенно радоваться жизни, то хотя бы оценить сегодняшний масштаб его дел.

Григорьев поддался бессловесному хозяйскому желанию, пристально, с нарочитой восторженностью обвёл глазами кабинет. Обстановочка современная, недешёвая: одна столешница директорского стола, толстая, пепельного цвета, будто серый полированный камень, чего стоит. А ещё дубовые стулья, узкий импортный сервант с батареей дорогих бутылок, японский телевизор, видеомагнитофон, на полу затейливый изумрудный линолеум с позолотой. Григорьев к такому сам приценивался, да отступился — пока не по карману.

— Растём! — в интонацию короткого комментария он вложил высшую похвалу

и положенную порцию зависти.

— Куда деться, пьёт народец, — излучая довольство, поддакнул Андрей и, указывая пальцем на картину, что висела на стене сбоку, коротко хохотнул, — а мы для него — всегда!

Григорьев обернулся: на картине в полный рост были выведены два бородатых мужика — босые, в одинаковом исподнем белье, застиранном, чуть ли не рваном. Сначала Григорьеву показалось, что это зеркальное отражение одного и того же персонажа, тем более что они стояли симметрично, лицом друг к другу; потом, всмотревшись, он разглядел детали: слева — худющий, высохший мужик тянул руку с пустым гранёным стаканом. Взгляд его, полный мольбы и страданий, подкрепляла надпись: «Помоги!»

Правый персонаж смотрелся опрятнее, веселее и упитаннее. Более длинноволосый, с одним прикрытым глазом, а другим лукаво блестящим, он держал в руках большую бутылку с яркой этикеткой «Rasputin», а надпись, сиявшая рядом, гласила: «Помогу!»

«Шутники, — усмехнулся про себя Григорьев. — Распутина благодетелем заделали». Тут он вспомнил, что тоскливый мужик в просторной рубахе и болтающихся подштанниках очень напоминает плакат голодных лет. Но если там выразительно очерченные, натруженные руки и ноги крестьянина означали приближение голодной смерти, то здесь худые, узловатые пальцы просителя сжимали стакан в банальном ожидании зелья.

Настроения от увиденного у Григорьева не прибавилось, ему показалось неуместным, хоть и гротескно, выставить потребность русского мужика в водке как главную, а уж сопоставление нужды умирающего от голода человека с жаждой какого-нибудь алкоголика он счёл откровенным кощунством. Но от замечаний воздержался.

— Н-н-да, — всего лишь протянул он и будто невзначай отметил: — Смотрю, не подкосил тебя Фалолеев.

— Что Фалолеев? Дело прошлое, — коммерсант спокойно выказал равнодушие и отсутствие интереса к своему бывшему помощнику-вору.

«Конечно! Фалолеева, по твоим расчётам, уже черви обглодали», — Григорьев следил за лицом собеседника и прикидывал, как сподручнее намекнуть на восставшего «Феникса». Сказать прямо, как есть, что в Чигу заявился давний «друг» и кидала, то, спрашивается, с какой стати он, Григорьев, пришёл Фалолеева заложить? Кто, по логике, ему должен быть дороже? Бывший офицер, сослуживец, друг или успешный капиталист-коммерсант? Хм!

Постучалась и несколько вольно вошла секретарша. По очень свойским замашкам её, по раскованной походке, но тому, как на «Лизунчика» она жеманно потупила чересчур накрашенные блёстками глазки, Григорьев сделал вывод о верности Андрея своим увлечениям даже на работе. Лизунчик поставила на стол небольшой поднос с двумя чашками кофе, сахарницей, печеньем и так же небрежно удалилась.

Григорьев без торопливости размешивал ложечкой сахар и думал, каким логическим приёмом подвести Андрея к нужному вопросу. Подвести впритык, однозначно, но так, чтобы собеседник не ощутил стороннего водительства. Григорьеву не хотелось демонстрировать интерес в разбирательствах Андрея и Фалолеева, ему хотелось сыграть роль косвенного, скрытого толчка.

— А попадись он тебе сейчас — спроса бы не миновал? — своё настойчивое любопытство Григорьев замаскировал гипотетической подоплёкой.