Богоматерь лесов
Шрифт:
— Этого следовало ожидать, — сказала Кэролин. — Ваш брат всегда находит святую воду.
У дорог были номера и не было названий. Было время, когда не было даже номеров. Однако прежде чем Управление лесной охраны присвоило им номера, в ходу у местных жителей была своя система обозначений. Для Тома шоссе FS171 было Южной развилкой, 171D к востоку от него называлось Мелкий Ручей, на юго-западе, там, где начиналось 1711, находилась Горная Переправа, к югу от 1711А — Делянки на Крутых Холмах, известные также как Лесосека на Холмах. Дорога была такой извилистой и длинной, что люди заезжали сюда нечасто. От Крутых Холмов к делянке номер два вела подъездная дорога без номера, которая выходила к развилке. Налево тянулась гусеничная колея, которая заканчивалась тупиком. Дорога направо вела к площадке для разгрузки бревен, где в восемьдесят шестом году Том заготавливал лес, работая на трелевщике, — одиннадцать ребят, кран для укладки древесины и огромный погрузчик. Лесосека в чаще, на пути в никуда. Когда-то Том охотился здесь на чернохвостого оленя. Разбивал лагерь в лесу — иногда один, иногда вместе с Грегом Крузом, своим товарищем по охоте. Круз был дважды женат и дважды
На вырубке сохранились следы их стоянки. Два куска арматуры над кострищем. В куче сырой золы Том узнал свои смятые банки из-под пива — поблекший от непогоды «Будвайзер». Грег Круз. Куда подевался Грег Круз? Они не виделись больше года. Том затянул болты, закрепив тент грузовика, распаковал вещи, разложил на матрасе спальный мешок и улегся, слушая, как дождь стучит в окошко из стеклопластика у него над головой. «По крайней мере, — подумал он, — у меня есть работа. А может быть, уже и нет. Кому нужен тюремный охранник, за спиной которого полно всевозможных правонарушений? Ладно, поживем — увидим». Он понимал, что его могут уволить прямо сегодня, хотя вряд ли у Нельсона дошли руки доложить о нем в такое горячее время. Так что в сложившейся ситуации были и свои плюсы: едва ли Нельсон станет обращать внимание на мелкие проступки, пока Норт-Форк наводнен приезжими. Том повозился в спальном мешке и повернулся на бок. Наверное, Пин уже донес Нельсону насчет матраса, а Элинор сообщила про тент. И что с того? Что из этого следует? Прежде всего, Пин не сможет сдавать домик, пока не закажет новый матрас. Об этом Том как-то не подумал. Дополнительные расходы и потенциальные убытки. Хотя, возможно, индусы рассуждали иначе: «Это цена, которую мы должны заплатить, чтобы избавиться от этого несносного типа, нет худа без добра, зато теперь он не будет трепать нам нервы». Что ж, они по-своему правы. Да, Том сбежал, он потерял голову и вел себя неразумно, но зато теперь он мог вздохнуть свободно. Больше никто не будет его оскорблять. Это было приятно. Так-то лучше. Он вылез из машины, открыл кабину и достал револьвер и ружье двенадцатого калибра. Он положил их по правую руку от себя и попытался уснуть.
Когда-то, так же положив рядом ружье, он лежал в этом пикапе вместе с Томми. Они отправились на родео в Восточную Монтану, просто так, ради развлечения. Тому хотелось отвезти туда сына. Там он увидит клубы пыли, думал Том, разъяренных мустангов, хромых наездников с красными шеями, и, может быть, перемена обстановки сделает свое дело. Но родео не заинтересовало Томми, а, когда всадники принялись заарканивать бычка, он сказал, что ему скучно, и они пошли в закусочную и купили сосисок с соусом «чили» и лимонад. После этого они катались на чертовом колесе, которое вызвало у Томми что-то вроде вялого любопытства: он разглядывал травянистые луга внизу и усыпанное звездами небо над головой, — а потом отправились на площадку, где дети катались на игрушечных автомобильчиках, толкая друг друга бамперами, и автомобиль Томми все время кто-то толкал, но он не мог понять, как ударить кого-то самому, хотя Том, стоя у края платформы, все время давал ему советы. Вокруг было полно пьяных. Неподалеку расположились лагерем индейцы, и Томми завороженно смотрел, как, описывая круги, они танцуют в головных уборах из перьев, а старики со сморщенной, выдубленной солнцем кожей играют в кости. Томми было просто не оторвать от индейцев, он хотел послушать, как они поют и бьют в свои барабаны. Том не возражал. Они стояли и смотрели, пока у Томми не начали слипаться глаза. Ему было одиннадцать лет, за день его лоб обгорел, а к подбородку прилипли кусочки сахарной ваты. Через шумную ночную толпу они вернулись назад, к пикапу. На стоянке было полно домов на колесах и прицепов для перевозки лошадей; люди сидели на раскладных стульях, выпивали, слушали громкую музыку и наблюдали, как освещенные прожектором смельчаки на эластичном канате прыгают с вертолета. Многие привезли с собой собак. Уходя, они привязали своего пса, дворнягу по имени Джек, к заднему бамперу, оставив ему миску с водой, и, когда они вернулись в два часа ночи, Том покормил его остатками сосисок и хлеба, а потом они с Томми забрались в пикап и устроились там на ночь, открыв заднее пластиковое окошко тента, потому что было лето и ночь была теплой.
Кругом шатались пьяницы и разный сброд, все они кричали и буянили, со стороны индейского лагеря доносилось пение и бой барабанов, и Том услышал, что кто-то дразнит их собаку. Прислушавшись, он догадался, что это два индейца — их можно легко отличить по выговору, они дразнили Джека, и Том решил, что не намерен им это спускать. «Пусть эти ублюдки убираются ко всем чертям, не для того я горбачусь целыми днями в лесу!» Он слегка подтолкнул локтем Томми и, когда тот проснулся, шепнул: «Смотри!» Он вставил два патрона в магазин ружья — по одному на каждого ублюдка — и резко распахнул заднюю дверь. От неожиданности индейцы в ужасе застыли на месте. В ту же секунду Том с сухим, отчетливым щелчком дослал патрон в патронник и сказал: «Отойдите от собаки».
Они повиновались. Немедленно. Не говоря ни слова. Казалось, они провалились сквозь землю. Томми сидел, тяжело
Мальчик говорил об этом всю обратную дорогу. Он вспомнил об этом в Бьюте, а потом еще раз в Спокане. «А что, если бы у них тоже были ружья? — спросил он. — Что, если бы они не ушли? Что, если бы началась ссора?» «Не волнуйся, — сказал Том, — когда человек видит перед собой дуло ружья, он не нарывается на ссору». «Но ты же не стал бы стрелять? — спросил Томми. — Только из-за Джека?» — «Разве ты не любишь Джека?» — «Конечно, люблю». — «Разве мы не должны защищать его?» — «Наверное, должны». — «Мы обязаны защищать свою собаку, согласен?» «Не знаю», — сказал Томми.
Том рассказал эту историю Крузу, и тот заявил, что Томми был прав: не стрелять же в людей только из-за того, что они дразнят твою собаку, не стоит устраивать чёрт-те что из-за такой ерунды. «Я был готов выстрелить», — ответил Том. Он снова задумался: почему с тех пор, как с Томми случилось несчастье, он ни разу не виделся с Крузом? Впрочем, Том догадывался о причине. Он бы тоже исчез, если бы дерево покалечило сына кого-то из его товарищей. Ты кладешь деньги на блюдо для пожертвований, выражаешь соболезнования, предлагаешь помощь, но потом… что дальше? Продолжать в том же духе? Влезть в это с головой? Тогда ты больше не сможешь рубить деревья. Нет, ты должен идти своей дорогой и оставить несчастного с его несчастьем. Так лучше для всех. «Я не в обиде на Круза, — подумал Том. — Жизнь и без того нелегка, не хватало ему еще чужих неприятностей».
Он понимал, что это правильно. Зачем вызывать у людей чувство неловкости? Рядом с Томом им было не по себе. Том замечал, что, когда он входит в «МаркетТайм», он выводит окружающих из душевного равновесия, уже одно его появление действует им на нервы, заставляет их вздрагивать и поеживаться. Не беда. Он научился быть незаметным, не показываться людям на глаза, перемещаться по городу как тень. Его бывшие товарищи, лесорубы, понимали, в чем дело. Они знали: несчастных случаев не избежать. Какой-то бедолага непременно должен пострадать. И если несчастье случилось с тобой, нужно соблюдать неписаный закон и позволить другим отдалиться. Им нужно жить и работать дальше. Что остается им в конце дня? Пропустить стаканчик, поваляться на диване да вынести мусор. Может быть, время от времени посокрушаться о чужих бедах, если имеешь дело с женщинами, без этого никак, тут легче прикинуться сочувствующим, чем сказать правду: на самом деле тебе наплевать.
Это действительно было так. Ему было наплевать. Что он мог сказать в свое оправдание? При этом ему нравилось убивать животных. Охотиться, ловить рыбу. Он любил, чтобы морозилка была набита мясом. Он любил заниматься сексом, если это не выливалось в проблему или не делалось совсем уж мимоходом: и то и другое заставляло размышлять о случившемся дольше, чем следовало. Ему было приятно сознавать, что в драке он даст фору большинству других мужчин. Он любил работать и в то же время ненавидел работать и хотел, чтобы ему не приходилось это делать, — но что с того? Неужели все, все это, действительно означало, что он не в себе, как заявил этот сопляк в тюрьме? Том так не думал, хотя не сомневался, что другие с ним не согласятся. Любой консультант по вопросам семьи и брака или психиатр найдет у него уйму отклонений, хотя сам он считал себя вполне нормальным, поскольку все его знакомые были точно такими же. Впрочем, теперь у него не так уж много знакомых. С некоторых пор он стал избегать общения. Он любил делать все на свой лад и не хотел подстраиваться под других. Поэтому он и разошелся с Крузом. Наверное, Круз тоже хотел охотиться в одиночку. Между ними не было никаких размолвок. При встрече они держались как ни в чем не бывало, точно они и не прекращали охотиться вместе. На самом деле причина была в том, что они никогда не были приятелями. Женщинам этого не понять.
Том спал беспокойно, временами проваливаясь в мучительное забытье. В четыре часа он подумал, что в сумерках можно попробовать выследить чернохвостого оленя; зашнуровал башмаки, зарядил винтовку, налил во флягу воды, протер линзы бинокля, поел вяленого мяса, и эти приготовления принесли ему облегчение. Он пошел вниз, к берегу ручья, где умыл лицо в небольшом водовороте, который образовался над камнем. Ветра не было. От холодной воды у него заломило виски. Потом он по валунам перешел ручей и двинулся вверх по течению, вдоль кустарника, которым порос берег. Журчание воды заглушало его шаги, и он вспомнил, как шумно передвигался по лесу Круз. Том как-то сказал ему: «Ты сам-то подумай, Круз: раз тебя слышу даже я, олень тем более тебя слышит», — но Круз и ухом не повел. Дело кончилось тем, что они стали охотиться в разных каньонах и только лагерь разбивали вместе. Как-то раз он бесшумно подкрался к Крузу и надломил ветку ярдах в двадцати у него за спиной, а когда Круз обернулся, вскинув ружье, Том сказал: «Теперь ты понимаешь, о чем я, Грег? Ты слышал, верно? Я подкрался к тебе, как подкрадывался бы к оленю, а когда ты услышал, как хрустнула ветка, я сразу себя выдал. А ведь зверь слышит куда лучше тебя». «Придурок, — сказал Круз, — я тебя чуть не пристрелил».
Сейчас Том не охотился в полном смысле слова. Он просто вышел пройтись, прихватив на всякий случай винтовку. Он рассеянно поглядывал на берег ручья, останавливался на открытых местах, откуда было видны подходы к воде, где олени обычно спускались к ручью попить и пощипать травы. Посидел немного на склоне, поросшем черникой. Когда-то он любил так сидеть, наблюдая, как зайцы обгладывают молодые побеги кустарника. Темнота сгущалась. Ноябрьские сумерки коротки. Он лег на спину, положив винтовку на бедра, и стал смотреть вверх, на черные ветви деревьев. «Элинор», — громко произнес он. Он вспомнил, как однажды они вдвоем отправились за черникой, потом поехали в город, купили сливок и ели в постели чернику со сливками: сначала он ел ягоды с ее груди, потом с треугольника между ее ног; он почувствовал мимолетное желание подрочить, но подавил его, поднялся и двинулся дальше, вверх по течению. По пути он увидел на камне красноногую лягушку и собрал горсть лисичек. Он не брился уже четыре дня. «Сегодня перед работой нужно побриться, — подумал он. — Это можно сделать по дороге, в городе, в туалете мини-маркета. Вот до чего я докатился!»