Богомолец

Пицык Нина Емельяновна

С каждым годом в Советской республике ученым становилось все легче работать. Саратовский университет ожил, как бы помолодел. Ректора университета профессора Миротворцева вызвали на доклад в Совет Народных Комиссаров. Оттуда он вернулся с радостной новостью: правительство выделило на учебные нужды десять тысяч золотом — целый капитал! И большая часть денег предназначена для медицинского факультета.

Теперь у Александра Александровича «лучшая в России, — как он пишет родственникам в Одессу, — по помещению и оборудованию лаборатория. В ней тепло и светло, и на содержание дают вполне приличные средства,

снабжают русской и иностранной литературой». На факультете его любят — лучшего отношения и желать нельзя. Каждый год с трудом удается отказаться от ректорства. После выхода в свет двух сборников трудов лаборатории и двухтомного «Краткого курса патологической физиологии» к Богомольцу пришло признание, как к одному из лучших общих патологов страны.

Хотя ученому только сорок лет, он уже опубликовал свыше тридцати научных работ. Часть их, такие, как о надпочечных железах и анафилактических свойствах липоидных веществ, пользуются известностью и за границей. Среди его учеников уже шесть профессоров. За образцовую постановку преподавания, исследовательскую и организаторскую работу его кафедре присуждена премия Главнауки.

В декабре 1924 года из Москвы неожиданно пришло приглашение занять кафедру патофизиологии на медицинском факультете Второго Московского университета.

Коллеги искренне жалеют об отъезде Богомольца. Члены научных обществ — внутренней медицины и патологии, нейрохирургов и психиатров, в которых он деятельно сотрудничал, — избирают Богомольца почетным членом. В удостоверениях значится: «Желая оттенить значение выдающегося научного авторитета профессора Богомольца…»

Но больше всех огорчены предстоящей разлукой с учителем студенты.

— «Дорогой Александр Александрович! — читал прощальный адрес их представитель после последней в Саратове лекции Богомольца. — Сегодня мы пришли сюда, чтобы выразить свою любовь и признательность за все доброе, что Вы для нас сделали.

Все оценили и поняли, что Вы не блуждающий огонек, вспыхивающий на фоне провинциальной научной жизни, а подлинный светоч науки.

Спасибо и до свидания! Пусть Ваша звезда горит еще ярче!»

В тот же день состоялось специальное заседание Совета университета, и снова поток приветствий, напутствий, пожеланий.

А из Москвы торопят: «Телеграфьте день приезда. Мосздравотдел предлагает материальное содействие организации кафедры…»

НА БОЛЬШУЮ ДОРОГУ

Москва встретила профессора Богомольца весенней солнечной россыпью, игравшей в зеркальцах луж, теплым ветром и капелью с крыш. В золотистой дымке красовались башни Кремля, а из Замоскворечья навстречу приезжему плыл колокольный звон.

Богомольцу, как всякому русскому, милы сутолока Китай-города и Сретенки, уют Александровского сада и панорама Кремля. Но Москва прежде всего его влечет возможностями более интенсивной научной работы.

Правда, новые коллеги Богомольца, «в большинстве порядочные старички, ревниво относящиеся ко всему новому», приняли его настороженно. Но уже после первой лекции, посвященной основам иммунитета в свете воззрений Мечникова, провожали громом аплодисментов.

«Удивительно! — записал в тот день профессор Шерешевский. — Такой сложный предмет

и так просто изложен. Шел от простого к сложному, от понятного к труднообъяснимому. Порой мне казалось, будто лектор исчез, а кто-то невидимый легко ведет всю аудиторию по дорогам познанного в самом серьезном и сложном из того, что существует на свете, — живого организма с его хитрым приспособительным аппаратом. Закончил тем, что вступил в спор с природой за уйму допущенных ею ошибок».

Но экспериментировать Богомольцу пока негде. После саратовской лаборатории московская производит удручающее впечатление — пригодна только для простых опытов, да и то лишь в узком масштабе. Не удивительно, что своим помощникам он писал: «По совести говоря, я от Москвы не в восторге и серьезно подумываю о возвращении в Саратов. Если бы дали тысячи две на подновление нашей лаборатории, нам всем следовало остаться на месте».

Но с мая 1925 года дела пошли на лад: Московский отдел здравоохранения нашел средства для переоборудования кафедры. Теперь к лекциям по ведущим разделам патологической физиологии прибавились хлопоты по лабораторным делам. И хотя Богомолец устает так, что «к вечеру, кроме сна, никаких желаний не остается», настроение у него отменное: в его распоряжении появились иммерсионные микроскопы, поляризационная аппаратура, электротермостаты, автоклавы, центрифуги, счетные камеры, сушильные шкафы. Даже на импортную аппаратуру дали лицензии.

С первых же месяцев жизни в Москве Богомолец очутился в эпицентре борьбы за будущее патофизиологии как самостоятельной науки.

Бесплановость в первые годы советской власти отразилась и на подготовке научных кадров: в стране неожиданно образовался избыток ученых-патологоанатомов. А какой из них не мечтал об университетской кафедре! Наиболее предприимчивые, пытаясь добыть профессорское звание, заняли кафедры общей патологии и рьяно препятствовали осуществлению прогрессивной идеи выделения из них специальных кафедр патологической физиологии.

Богомолец отлично понимает, что болезненные изменения необходимо изучать и на трупах и в динамике — на живых организмах, как это делает в отличие от патологической анатомии патологическая физиология. На заседании комиссии Наркомпроса он пустил в ход меч своей убийственной иронии, доказывая, что обе дисциплины имеют право на самостоятельность.

Мнение Богомольца о том, что патофизиология не может быть придатком патологической анатомии, со временем разделил И. П. Павлов.

— Теперь это было бы неизвинительным анахронизмом, — говорил он. — Надо помнить, что нам принадлежит честь одним из первых отделить, и с большим успехом, самостоятельную кафедру патологической физиологии. И было бы странно, если бы мы почему-то вернулись к старинке.

И хотя большинство патологоанатомов отстаивало свое, горячая дискуссия закончилась полной победой А. А. Богомольца.

То была подлинная реформа медицинского образования.

На других кафедрах факультета учебный процесс налаживается с трудом — с перебоями и колебаниями из-за неустановившейся программы, отсутствия единой апробированной методики преподавания. На кафедре же, которой руководит профессор Богомолец, никакой лихорадки. В короткий срок он заново, притом образцово, поставил практические занятия — дополнение к его содержательным лекциям. Так что уже в середине мая 1926 года предметная комиссия Наркомпроса, заслушав отчет кафедры, вынесла руководителю благодарность.