Богорождённый
Шрифт:
Глава тринадцатая
Тени укрыли Сэйида, и он услышал, а может быть, почувствовал грохочущий звук. Когда тьма рассеялась, открылся укрытый ночью разрушенный город.
— Ордулин, — сказал Ривален.
— Вихрь, — произнёс Сэйид. — Я был здесь, когда здесь ещё стоял город.
— Теперь это нечто иное, — заметил Ривален.
Местность заполняли полуразрушенные здания, кривые и покосившиеся, как торчащие из земли гнилые зубы. Клубящиеся тени пронизывали воздух. Сильными порывами
Пока они шли, Сэйид снова и снова вытирал руки о штаны, и никак не мог избавиться от того, что их запятнало. Он убил собственного брата. Не осталось никого, ничего, что держало бы его в этой жизни. У него было лишь единственное стремление, истинное и сильное, и это было стремление к смерти. Он был дырой. Его уже ничто не могло заполнить.
— Здесь темно, — заметил он.
Ривален, наполовину сливающийся с тенью, золотые глаза горят, как звёзды, ответил:
— Всегда.
Ударил гром.
— Я хочу умереть, — выплюнул Сэйид. Покинув его рот, слова показались искалеченными, мёртвыми. — Ты мне обещал. Мне нужно умереть.
— Я знаю, — ответил Ривален, и молния озарила небо зелёными прожилками. — Я могу сделать тебе такое одолжение. Пойдём.
В разрушенном городе кишела нежить: духи, призраки, живые тени. Здесь были сотни, может быть, тысячи. Они налетали на Ривалена, как вода на камень, кружили вокруг него и над головой, никогда не приближаясь слишком близко.
Ривален сказал:
— Тысячи лет назад я убил собственную мать, чтобы доказать госпоже искренность моей веры.
Сэйид промолчал.
— Умирая, она попросила взять меня за руку.
Они вышли на широкую площадь. Площадь была завалена кусками тёмного камня размером с здание, как будто они посыпались сюда с неба. Над центром площади в воздухе висела пустота, ничто. От этого зрелища у него закружилась голова, стало дурно. Вокруг пятна пустоты вертелись листы бумаги, ныряли внутрь, вылетали наружу, как будто пустота прожёвывала их и выплёвывала обратно.
Сэйид не мог удержать взгляд на пустоте. Казалось, пятно ускользает, и он никак не может посмотреть прямо на него. Но он увидел достаточно, ощутил это ничто, почувствовал сочившуюся наружу горечь, презрение. Это было зеркало.
В нём он увидел себя.
— Дай мне свою руку, — сказал Ривален.
Сэйид повернулся, посмотрел в золотые глаза Ривалена, на его протянутую руку, на плоть, окутанную движущимися полосами тени.
— Дай мне руку, Сэйид. Ты получишь то, чего пожелал. Я думал, что с этим… мне поможет брат, но у тебя выйдет лучше.
Сэйид вытянул руку.
Ривален взял её, его кожа была холодной и сухой, а хватка — крепкой, как тиски.
— Пойдём. Ты должен предстать перед оком Шар. Она должна тебя увидеть.
Ривален потащил его к пустоте, к оку, к пасти, к дыре.
— Подожди, — сказал он и попытался остановиться, отойти от Ривалена. Хватка Ривалена усилилась, тиски сжались.
— Для этого слишком поздно.
— Нет! — воскликнул Сэйид, отчаянно пытаясь вырваться. — Нет, подожди!
Ривален тащил его за собой, как ребёнка. Шадовар обладал сверхъестественной силой. Шаг, ещё один.
— Стой! Стой!
Тени кипели вокруг Ривалена. Его золотые глаза сияли.
— Ты хотел смерти, Сэйид! Ты её получишь! Но сначала мне нужен твой перевод!
— Нет! Нет!
Впервые за сотню лет Сэйид что–то почувствовал. Око Шар заронило в него семя страха, и вскоре оно проросло ужасом. Он чувствовал её внимание, исходящее из дыры — ненависть, злобу, безнадёжность, презрение ко всему и вся. Он закричал, рассудок ускользал от него. Ривален заставил его опуститься перед оком на колени. Вокруг свистел ветер. Бумаги, крутившиеся вокруг ока, исчезавшие и появляющиеся из него, собрались перед ним в облако. Её взгляд опустился на него грузом целого мира.
Его придавило к земле, такого крошечного по сравнению с ней. Он почувствовал, как увядает под её взглядом. Он был таким незначительным, мелким. Он был идиотом, круглым дураком. Волшебная Чума сделала его не человеком…
— Наслаждайся её словами, — сказал Ривален, обхватив ладонями голову Сэйида.
Но Сэйид по–настоящему превратил себя во нечто нечеловеческое, когда убил своего брата. Потекли слёзы.
— Твоя горечь — сладкий нектар для госпожи, — сказал Ривален, и его пальцы погрузились в голову Сэйида, надавили.
Боль пронзила череп Сэйида. Он почувствовал, что глаза готовы выскочить из глазниц. Рот широко распахнулся в беззвучном крике, и страницы книги, парившие в воздухе перед ним, ринулись туда, в открытую глотку, одна за другой, наполняя его нутро, набивая его, как чучело.
Он закашлялся, задохнулся, он не мог дышать, не мог дышать, и всё время он чувствовал, что Шар следит за ним полными презрения глазами.
* * *
Ривален сжимал в руках тряпичную куклу, пустого человека, которого теперь можно было использовать лишь как сосуд для перевода божественного языка «Листьев одной ночи». Не совсем труп, но и не совсем живой.
— Свет ослепляет, — сказал Ривален, цитируя одну из Тринадцати Истин Шар, и направил тёмную, нечистую энергию в безвольное тело Сэйида. — Только во мраке зрение проясняется.
Тело Сэйида содрогнулось, зарядившись зловредной энергией. Ривален отпустил его, и Сэйид осел на землю, как кающийся грешник — спиной к небу, глазами к земле, навеки подвешенный между жизнью и смертью, не способный ни на одно, ни на другое.
Горечь и отчаяние Сэйида, неотъемлемое ядро его существования, были теми реагентами, что превратят слова Шар во что–то, что способен будет понять ночной провидец.