Бои местного значения
Шрифт:
Наркому тоже так казалось, он только не сказал, что ночью с ним была совсем другая женщина.
Еще – он не сказал и ей о совершенно авантюрном, невероятном для любого здравомыслящего субъекта, но при здравом размышлении вполне осуществимом плане.
Но заодно Шестаков понимал – реализовать возникший замысел возможно только в том качестве, что проявилось у него всего лишь вчера. Лишь бы эти неожиданные черты личности в нем сохранились, а не исчезли так же внезапно, как пришли, сменившись жестокой депрессией и вытекающей из нее потерей упругой и жесткой воли.
Темнело в конце
Они втроем сидели в рабочем кабинете Власьева перед полуоткрытой дверцей голландки, а ребята в соседней комнате увлеченно листали толстые книги. Старший – «Землю и людей» Элизы Реклю, а младший – Брема с цветными литографическими картинками.
– Я уже говорил, что за годы своего уединенного житья продумал все возможные варианты будущей судьбы. Вы даже не представляете, как хорошо думается в одиночестве, которое длится второй десяток лет подряд. Мне даже как-то неприятно сознавать, что оно, похоже, закончилось. Ожидание вообще лучше исполнения желаний, вы замечали?
Шестаков заметил другое: Власьев был все-таки слишком, утомительно разговорчив.
Что, впрочем, неудивительно. По причине того же уединения. Нарком мог представить, как, бродя по лесу или занимаясь научными изысканиями, старый приятель разговаривает вслух сам с собой.
– И я не сомневался отчего-то, что подобный день когда-нибудь придет. Вот он и пришел. Я ведь непрерывно изобретал, нет, точнее – строил планы грядущей войны с Советской властью. До деталей продумывая собственное поведение, самые невероятные повороты судьбы и политические коллизии… Нет-нет, не думайте, что я повредился в уме. Я не пикейный жилет и не… Я скорее уподобился отставному полководцу, который переигрывает в уме минувшие кампании и пытается подготовиться к грядущим. В надежде, что его, как Суворова, вдруг вызовут из Тульчина. А ему, заметьте, тогда было уже шестьдесят восемь лет, на двадцать больше, чем мне сейчас…
– Значит, ваш Сен-Готард еще впереди, – усмехнулся Шестаков.
– На что и надеюсь, – без тени иронии ответил Власьев. – Остается реализовать один из подходящих сценариев. У вас какие документы при себе имеются?
– Как какие? Все положенные нормальному советскому человеку. Дома ничего не оставили. Паспорта, профсоюзные книжки, у меня еще партбилет, удостоверения наркома, члена ЦК, депутата Верховного Совета, орденские книжки… – ответил Шестаков.
– Можете бросить их прямо сюда, – указал Власьев на бьющееся за чугунной створкой алое пламя. – Только вы, Григорий. Зоя может свои оставить…
– Тем более что паспорт у меня на девичью фамилию, я ее не меняла… – сказала жена.
– Очень хорошо. Как фамилия-то, если не секрет?
– Какой секрет? Пашкова… – Зоя, похоже, слегка даже обиделась. Нашелся человек, который ее не знает. Ее, чьи фотооткрытки продаются в любом киоске.
Власьев прикрыл глаза, задумался о чем-то, шевеля губами.
– Неплохо. Даже вполне удачно. Я, видите ли, на эту тему тоже размышлял. А поскольку
У нескольких букв одни штришки убрать, другие подрисовать – и все. Вы, Григорий Петрович, инженер, черчение изучали, вам труда не составит аккуратненько дорисовать в смытых местах, а остальное я на себя беру…
Шестаков прикинул – да, из выписанной щеголеватым писарским почерком фамилии жены те, что назвал Власьев, сделать можно вполне. И еще кое-какие.
Это ему понравилось. Авантюра начинала приобретать черты реальности.
– А мой паспорт почему не годится?
– По ряду причин. Первая – фамилия для переделки менее удачная. Второе – уж на вас-то установка будет дана в полной мере. Искать будут не только по фамилии, но и по номерам документов, и еще по каким-то тонкостям, мне неизвестным. Уверен, что, вводя паспортную систему, большевики все предусмотрели. Для членов правительства и надежных партийцев – одни номера и серии, для простых обывателей – другие, для классово чуждых, лишенцев и освобожденных из тюрем – третьи…
Возможно, и еще какие-то фокусы имеются. Зачем же лишний раз рисковать? Вот чекистские удостоверения мы время от времени использовать можем, но отнюдь не систематически. А пока попробуем мою методику…
Шестаков с интересом наблюдал за манипуляциями своего командира.
Власьев выставил из шкафчика на стол несколько пузырьков с жидкостями разного цвета, с помощью пипетки создал в чашке Петри некую смесь, распространившую в комнате запахи аммиака, хлора, чего-то еще, не менее резкого и противного. Вдел под правую бровь часовую лупу, протянул руку уверенным движением, и Зоя, успевшая сбегать в соседнюю комнату, вложила в нее свой паспорт.
Власьев обмакнул в чашку заостренную спичку, обмотанную тщательно расправленным клочком ваты, и приступил…
Не более чем через десять минут он помахал паспортом в воздухе, подул на него и показал наркому:
– Прошу. Теперь ваша очередь. Вот тушь, вот бумага, попрактикуйтесь на черновике – и вперед. Только постарайтесь, чтобы с одного раза получилось. Второй раз бумага не выдержит, разводы пойдут, и сетка нарушится…
Вырисовывая штрихи и линии на зеленовато-серой странице паспорта, Шестаков думал, что, судя по уверенности действий Власьева, он далеко не первый раз занимается подобным делом.
Отчего бы и нет? Начиная с двадцать восьмого года спрос на такого рода услуги постоянно рос. Спасающимся от коллективизации «кулакам», «лишенцам», беглецам из мест ссылок и высылок, многим другим категориям граждан страны, «где так вольно дышит человек», грамотно подправленные документы были если и не дороже жизни, то равноценны с нею. Удивительно только, что до сих пор его никто не выдал.
Значит, скорее всего ни один из владельцев выправленных им документов до сих пор не попался. Это обнадеживало…