Боль и наслаждение
Шрифт:
— Пристегивайтесь, — сказал Брэдли, щелкая своим ремнем. Стюарт потянулся рукой вправо, нащупывая замок, но пальцы скользнули лишь по мягкой обивке. Он недоуменно двинул рукой вниз, вверх, назад, пытаясь понять, где здесь этот чертов ремень, затем, убедившись, что наощупь это не определить, повернул голову вправо.
В тот же момент в шею ему вонзилась игла.
Боль. Боль жгла запястья, раздирала руки, выламывала плечи. Боль не давала соскользнуть обратно в спасительный сумрак небытия. Стон вырвался изо рта, вернув к жизни язык. Красные пятна напомнили о существовании глаз. Стюарт разлепил дрожащие веки,
Это был какой-то подвал. Тусклый свет одинокой лампочки без абажура, у стены — железный шкаф, рядом верстак, на нем — ящик с какими-то инструментами. У другой стены почему-то жаровня, на каких обычно готовят барбекю. Сейчас там рдели угли.
Все это открылось Стюарту с несколько необычного ракурса, поскольку он висел под потолком, не доставая ногами до пола. Но не слишком высоко — подвал вообще был низкий. Попробовав все-таки дотянуться ногами до пола, он понял, что они связаны, а руки… Боже милосердный! Он был подвешен за скованные за спиной запястья, и руки, конечно, уже вывернуло из суставов. Это была самая натуральная дыба, как во времена инквизиции.
Стюарту было не только больно, но и холодно, несмотря на близость тлеющей жаровни, и внезапно он понял, почему. Он висел совершенно голый.
Он снова застонал, сдерживая рвущийся крик. Кричать в голос было страшно, он боялся, что это привлечет того, кто сделал с ним все это.
Но тот и так не заставил себя ждать, появившись откуда-то изза спины. На нем был все тот же плащ, однако уже высохший — значит, прошло не так уж мало времени.
— Это все ерунда, — проинформировал тот, кто называл себя Брэдли. — Ты еще не отошел от действия наркотика. Вот когда оно закончится полностью, ты узнаешь, что такое настоящая боль. Хотя это тоже будет лишь первой сценой нашего представления.
— Кто ты? — прохрипел Стюарт.
Человек в плаще откинул капюшон и застыл с довольной улыбкой на лице.
— Ну? Ты не узнаешь меня, Стюарт? У тебя и впрямь плохая память на лица. Или, может быть, тебя смущает выражение? Если бы я размазывал по лицу слезы и сопли, ты бы узнал меня сразу?
— Джон Кандлевски…
— Ну наконец-то. Ты, кажется, не рад меня видеть? Что так? Ты даже не хочешь крикнуть: «Ну че, пацаны, сегодня опять доводим Джонни Глисту»? Ах да, кричать-то некому. Все твои пацаны мертвы. И прежде, чем умереть, они долго просили меня, чтобы я их убил. Долго, очень долго. И ты тоже будешь. По крайней мере, до тех пор, пока я не отрежу тебе язык. Твой длинный язык, с которого слетали такие замечательные дразнилки.
Кандлевски… Излюбленная жертва их компании. Да и не только их, хотя именно они всегда выступали заводилами… Длинный, нескладный парень в очках, совсем не умевший драться, но легко приходивший в ярость. Идеальная мишень для издевательств. А он был не дурак, Кандлевски. Уж по крайней мере учился лучше них всех, даже Стюарта с Бертелом, не говоря уж о прочих оболтусах. Хрестоматийный образ отличника-очкарика. Хотя, кажется, в старших классах он уже не носил очков. После восьмого класса он ушел. Перевелся в другую школу. С тех пор о нем не вспоминали. Им уже не нужна была любимая игрушка, их тогда больше занимали девочки…
— Тебе это так не пройдет, — скрипнул зубами Стюарт. — Твой
— Ты имеешь в виду эту запись? — Кандлевски вытащил из кармана плаща кассету, затем бросил ее на жаровню. — Я ценю твою заботу о моей безопасности, но я прекрасно знаю эту охранную систему. И я видел, как ты отключал сигнализацию. Прозрачные двери — не самая умная идея… Впрочем, даже если бы я вдруг и не видел, ты бы сам мне все рассказал. Можешь не сомневаться, рассказал бы. Бертел тоже поначалу хорохорился…
— Все равно. Тебя вычислят. Мы ведь уже обсуждали, как тебя вычислить…
— Ты не учитываешь только одного. Никто не ищет серийного убийцу. ФБР не занимается этим делом. Никому не приходит в голову связать вместе несколько исчезновений совершенно разных людей, пропавших без вести в разных штатах. Даже не убитых, заметь, просто пропавших без вести. Что в огромном числе случаев означает, что человек просто решил начать новую жизнь на новом месте. Тел не нашли, и не найдут.
— Но уж исчезновением ФБРовца точно занимаются! Это ведь подлинное удостоверение. Ты убил федерального агента, чтобы завладеть им!
Кандлевски весело рассмеялся.
— ФБРовец не умирал и не исчезал, Стюарт. Я действительно Джон Брэдли, агент Федерального бюро расследований. Фамилию я сменил в юности, еще перед поступлением в академию. В настоящее время я в краткосрочном отпуске. Через пару дней, когда мы тут закончим («господи Иисусе сладчайший, он собирается пытать меня два дня!!!»), я вернусь к своим обязанностям. Как это было уже не раз на протяжении последних восьми лет. А ты думал, я разделался с вами всеми за месяц? Нет, Стюарт, восемь лет! Никому не придет в голову объединить эти случаи.
— Неужели ты пошел в ФБР… только чтобы отомстить нам?
— Да, пошел я туда именно за этим. Но в процессе эта работа увлекла меня и сама по себе. Вот почему вы прожили столько лишних лет — у меня хватало и других дел. Ну и, разумеется, я должен был все подготовить так, чтобы исключить малейшую вероятность прокола. Мне нравится моя работа. Я помогаю этой стране очиститься от ублюдков. В том числе и от таких ублюдков, как вы.
— Послушай, Джон… (о боже, как больно, господи дорогой Иисус, сделай так, чтобы он меня послушал!) Мы ведь, на самом деле, не хотели тебе зла. Мы, ну, просто развлекались. Дурацкие шутки, конечно. Ты не представляешь, как я сожалею…
— Восемь лет, Стюарт. Столько я провел в вашей гребаной школе. Восемь лет страха и ненависти. И теперь ты хочешь сказать «извини, Джонни, мы пошутили?» Нет, Стюарт. К сожалению, у меня нет возможности растянуть твои мучения на восемь лет. Я думал над этим, но это слишком затратно и рискованно. Зато в моей власти сделать так, что твои последние дни покажутся тебе годами.
— Джон, черт побери! Мы же были детьми! Просто глупыми детьми!
— Не пудри мне мозги, Стюарт. Я тоже был ребенком. И я знаю, что на самом деле с возрастом человек не меняется. Меняется внешняя шелуха, но не суть. Я прочел все твои книги. И я знаю, что тебе всегда нравилось мучить других. И нравится до сих пор. Но, как говорят в разных глупых фильмах, в эту игру можно играть вдвоем, отвернувшись от своего пленника, Джон некоторое время рылся в ящике с инструментами, пока не выбрал нужный. Увидев, что он держит в руке, Стюарт закричал…