Болеутолитель

Сэлли Уэйн А.

— Прошу, — сказала женщина, садясь в кресло. — Садитесь.

— А вы все так же молоды, хотя живете в городе, который старит все живое, — сказал Мечта, усаживаясь перед телевизором.

— Вы так добры ко мне, Эйвен.

Женщина потрогала салфетки в деревянном держателе, выполненном в форме утки. Ногти ее были покрашены в коралловый оттенок, но на каждом пальце лак заметно облупился. Трембл сидел напротив нее; их разделял стол, покрытый скатертью пастельных тонов.

— Новый одеколон? — спросил Мечта, принюхавшись.

—

Нет, — мягко ответила Мама Томей, — Моя дочь… к ней пришли… Мы вообще-то не планировали…

— О, — удивился Мечта. — А мы что-то не видели машин перед домом.

— Не хотите ли кофе? «Маунтейн Гроун», самый лучший, — отодвинув вместе со стулом тему о визите к дочери, она занялась приготовлением кофе.

Пожалуй, с меня хватит,думал Трембл, выискивая все новые фигуры в разводах на скатерти.

* * *

Они втроем сидели за второй порцией кофе, и Трембл вел светский разговор об их общих знакомых, обитателях Дома Рейни Марклинна. И он, и Американская Мечта чувствовали, что Болеутолитель сосредоточился на его постояльцах. Ареал его охоты не превышал размеров Южного Лупа.

После этого разговора Американская Мечта, снявший при входе свою маску, чтобы спокойно попивать кофе, перешел к делу, которое привело их сюда.

— Ну, так вот что я хочу сказать. Дело в том, что нам, кажется, известно, кто такой — Болеутолитель. Если помните, я упомянул об этом в нашем телефонном разговоре.

— О, да, конечно помню, — сказала Мама Томей, подняв ладонь ко рту. Мать Трембла, Дидра, часто делала точно такой жест, когда смотрела ночные новости, при этом она беззвучно молилась за голливудских знаменитостей или об успехе предстоящей Первой Леди операции щитовидной железы. — Он сжигает людей, а потом разрезает их. Вот в каком ужасном мире нам приходится жить.

— Я подозреваю, что он не просто режет и сжигает свои жертвы, — сказал Мечта, шлепнув ладонью по столу, — Я пока еще не могу понять, в чем дело, но здесь что-то другое.

Пальцы Мечты легли на его лицо, словно огромный паук. Трембл услышал позывные новой серии теледетектива, вспомнил, что Майк Серфер очень любил их смотреть, и неожиданно почувствовал тошноту, подступающую к горлу. Приступ тошноты был непреодолим, как приближающаяся эякуляция.

Он откашлялся.

— Прошу прощения, миссис, э-э-э, Мама, но мне нужно, э-э, воспользоваться вашим туалетом.

Она объяснила, что ему нужно пройти в первую дверь налево в холле. Над раковиной в кухне висело зеркало, и, проходя мимо него, Трембл обратил внимание, что в его белокурой голове появилась седина.

* * *

Трембл заметил, что стены в полутемном холле совершенно голые, но не старался внимательно оглядываться по сторонам, боясь тех дьявольских видений, которые могут таить эти тени. Пол был устлан ковром; тени от деревьев, раскачивавшихся за окнами,

плясали в унисон с голосом Мечты, который продолжал излагать на кухне свои фантастические предположения. Похоже, парень хватается за соломинку. Возможно, им все-таки следовало обратиться в полицию, тем более, что Рицци сказал им, что по делу работают очень активно вне зависимости от того, обнаружены новые расчлененные тела в инвалидных колясках или нет. Не было сомнений в серьезности этих усилий, учитывая предстоящие через два месяца выборы мэра.

Кроме всего прочего, не было никаких оснований считать, что Болеутолитель действительно мог прийти сюда. В городе было полно всяких дешевых притонов, которые сам Трембл посещал не один раз.

Обнаружив, наконец, туалет, он все еще нервничал, в результате чего залил мочой толчок. Сиденье унитаза было разбито и склеено желтой лентой. Закончив, Трембл аккуратно вытер сиденье тряпкой, которую затем затолкал в карман брюк, открыл дверь и вышел в холл.

Сверху донесся тихий стон. Женский стон. Наверх, где был приглушенный свет, вела лестница.

Тремблу хватило секунд, чтобы принять решение. Вновь включив свет в туалете, он тихонько закрыл дверь, чтобы Мама могла подумать, что он может страдать запорами и сидеть в сортире долго.

Поднявшись на три ступеньки, он сообразил, что уже спустил воду, но понадеялся, что сидевшие на кухне этого не расслышали.

Трембл насчитал двенадцать ступенек — это была еще одна его навязчивая привычка — и повернул направо.

Он пошел на приглушенный свет, где его ожидало безумие.

Он тут же отступил в тень. Но все мог видеть…

Полоска комнаты, которую мог видеть Трембл открывала ему женщину в профиль, от колен и выше. Она была голая. «Доброй Ночи». Комната была в идеальном порядке, а вот у женщины на кровати, у дочери Мамы Томей было две головы. Одна там, где и у всех, вторая росла прямо из грудной клетки.

Тело ее было таким бледным, как будто она никогда не видела дневного света. Лицо нельзя было назвать красивым. Высокие скулы, жидкие волосы, крючковатый нос и рот, напоминающий измятый клочок бумаги.

Звук, исходивший из этого искаженного в гримасе рта, подсказал ему, что в комнате был кто-то еще. Хрюкание, которое он различал теперь, ничем не напоминало звуки, донесшиеся до него, когда он еще был внизу, у двери туалета.

И за это извращенцы Чикаго платят пять тысяч?

Голова.

Все дело было в голове. Еще одна голова, покрытая редкими черными волосами, покоилась на груди дочери Мамы Томей, как на подушке. У Трембла была дома книжка о разных уродах. Там имелось фото чернокожей девушки, у которой из живота росла еще одна пара ног с частью туловища. Когда эта вторая голова наклонилась к левому локтю и легла на него, Трембл вынужден был заткнуть кулаком рот, чтобы сдержать крик.