Боливар
Шрифт:
И льянеро, как всегда голодные, лишенные собственного клочка земли, мечтавшие о лучшей доле, о счастье для своих детей, поднимались, вооружались самодельными копьями и шли под знамена катире Паэса. Их примеру следовали рабы, свободные негры, мулаты, самбо, индейцы. Для них Паэс продолжал оставаться человеком из народа, единственным, кому можно было верить.
Когда Боливар перешел границу Венесуэлы близ Кукуты, он быстро убедился, что худшие его ожидания сбылись: Паэсу удалось поднять на борьбу с ним «наших казаков», как называл Освободитель льянеро. Впервые за пятнадцать лет войны сердце Боливара дрогнуло. Был ли он теперь так же убежден, как во время войны за независимость, что победит? Нет, он не чувствовал прежней уверенности.
В Маракайбо, куда он прибыл из Кукуты, Боливар издал декрет о созыве на территории Республики Колумбии избирательных коллегий с целью назначения даты выборов в учредительное собрание. Это означало замену конституции 1821 года боливийской, отделение Венесуэлы от Новой Гранады, образование Андской конфедерации — все то, против чего восставал Сантандер и что было по душе Паэсу. Из всей грандиозной программы Боливара вождь льянеро улавливал только одно: если проект Боливара будет проведен в жизнь, то Венесуэла станет самостоятельной, и он, Паэс, будет править ею, как некогда правил испанский генерал-капитан.
Паэс вступает в переговоры с Боливаром, соглашаясь признать Освободителя президентом Колумбии в обмен на назначение его, Паэса, верховным главой гражданских и военных властей Венесуэлы. Боливар соглашается и издает соответствующий декрет.
«Я иначе не мог поступить, — писал, оправдываясь, Боливар Сантандеру. — Здесь все были настроены против Боготы. Чтобы сломить сопротивление венесуэльцев, потребовалось бы пролить потоки крови. В распоряжении генерала Паэса имелись все средства для успешного сопротивления. Он уже начал освобождать рабов. Его преследуют, утверждал Паэс, потому, что он выходец из народа. Если бы мы применили к нему силу, он вызвал бы против нас войну илотов».
Боливар не боялся войны илотов, но и не хотел воевать против них. Он знал, что восставший народ, борющийся за свои права, — огромная, могущественная сила. Его трагедия заключалась в том, что он не пожелал возглавить эту силу и с ее помощью провести в жизнь задуманные реформы. Он не боялся этой силы, но опасался быть ею изолированным, подавленным. Боливар считал войну за независимость весьма схожей с французской революцией 1789 года. Он признавал, что в революциях можно победить, опираясь только на революционный народ, и в то же время он думал, что плоды победы можно удержать лишь с помощью консервативных элементов — духовенства, крупных помещиков, богачей, как это сделал Наполеон. Ведь других моделей, достойных подражания, у него тогда не было.
Соглашение Боливара с Паэсом и созыв коллегий для подготовки выборов в новое учредительное собрание вызвали бурю негодования в Боготе. И все же Сантандер в своих письмах Боливару хотел избежать окончательного разрыва, убеждая Освободителя представить все свои решения на утверждение конгресса.
— Новая Гранада охвачена беспокойством, — предупреждал Боливара Сантандер, — здесь все опасаются, как бы страна не превратилась в колонию Венесуэлы, а новогранадцы — в илотов венесуэльцев и как бы силой им не навязали боливийскую конституцию. Люди боятся вашей мести за то, что вас не провозгласили диктатором.
Боливар оставался глух к этим предупреждениям. Зато какие дифирамбы пел в его честь Паэс! В одном из своих манифестов, явно написанном за него другим чело-Веком, этот малограмотный вождь степных пастухов говорил:
«Откроем же большую книгу мировой истории, посмотрим и сравним великих вождей свободных наций, которые находились в апогее своей власти, с нашим соотечественником Боливаром. О, сколь ничтожны и коварны они и как велик Освободитель!
Взойдем на Пирей и
В таких же выспренних выражениях Паэс говорит о самом себе: «Я поднялся из безграничных степей Апуре против деспотизма, как бешеный лев кидается на свою добычу. В тысячах сражений я вызывал на единоборство смерть, я прикасался к ней своими руками, я победил ее ценой моей собственной крови. Вооруженный копьем, завоевал свободу для Венесуэлы и Колумбии. Поэтому я не могу позволить, чтобы вы были вновь покорены, чтобы вы опять надели оковы, которые я разбил. Мне ли желать монархии? Я бы вырвал свое сердце, прежде чем нарушить клятву, прежде чем пасть столь низко. Будьте уверены, колумбийцы, никогда, никогда генерал Боливар, ваш Освободитель и отец, не будет королем ни Колумбии, ни Америки, и никогда Хосе Антонио Паэс не станет сообщником в столь коварном отцеубийстве».
Это говорил тот самый Паэс, который во время пребывания Боливара в Перу забрасывал его посланиями, уговаривая короноваться!
Неподалеку от Каракаса Боливар встретился с Паэсом, и они вместе въехали в столицу Венесуэлы. По случаю их примирения было объявлено празднество. На одном из банкетов, где Боливар и Паэс осыпали друг друга всевозможными комплиментами, Боливар подарил Паэсу свою шпагу. В ответ Паэс разразился мелодраматической речью, которую он воспроизвел тридцать лет спустя в своих «Воспоминаниях» (к слову сказать, написанных людьми более грамотными, чем он). Вот, по утверждению Паэса, что он сказал в тот памятный день:
— Освободитель не мог дать мне большего. Он мне дал шпагу, с которой освободил мир… Она в моих руках навсегда останется шпагой Боливара, воля которого будет ее направлять. Да сгину я сотни раз, и да буду я проклят, если эту шпагу выпущу из рук, если попытаюсь когда-либо пролить кровь тех, кого я до рих пор освобождал! Сограждане, шпага Боливара находится в моих руках. За вас и за него я готов отдать жизнь!
Но этим словам не верил ни сам оратор, ни тот, в честь кого они произносились. Боливар трезво оценивал любовные излияния катире Паэса. Своему адъютанту Перу де ла Круа Освободитель говорил:
— Генерал Паэс тщеславный и самый властолюбивый человек в мире. Его интересует только его собственная ничтожная особа: гордость и невежество делают его слепым. Он всегда будет орудием в руках его советников.
Тем временем на другом конце боливарийской державы — в Лиме — враги строили новые козни. Перуанским феодалам, мечтавшим во что бы то ни стало избавиться от опеки Боливара, удалось подкупить сержанта-новогранадца Бустаманте, который сместил командира колумбийских частей в Лиме, обвинив его в заговоре против правительства Сантандера. Мятеж Бустаманте был воспринят с восторгом в Боготе. Сантандер приветствовал Бустаманте как спасителя отечества. Бустаманте же с согласия перуанского правительства решил эвакуировать колумбийские части из Перу в Эквадор.