Больно берег крут

Лагунов Константин Яковлевич

Врачиха тоже вцепилась в носилки, но Бакутин ее легонько отстранил.

— Давайте-ка в больницу. Предупредите там. Пусть готовятся.

Не дослушав, девушка побежала, размахивая сумкой.

Чем дальше, тем все тяжелей и неудобней было идти с громоздкими, неуклюжими санитарными носилками.

Чтобы развлечь слабосильного, согнувшегося напарника, Бакутин усмешливо заговорил:

— Купил мужик ягненка, кинул на плечи и айда. Да все досадует: «Лишку заплатил за такого заморыша». Прошли версты две, он говорит: «А ничего я животинку отхватил за здорово

живешь». Еще отшагали столько же: «Почитай, задарма мне баран достался». А потом просит попутчика: «Скажи моим, чтоб запрягли Серка и сюда. Я с этим бугаем тут подожду».

— Так и бывает, — не оборачиваясь, подтвердил напарник и зло сплюнул.

Вспотел, раскраснелся Бакутин и очень обрадовался двум встречным парням.

— Стойте-ка! — властно крикнул он. Парни остановились. — Подпрягайся по одному.

Переглянулись парни и, не вымолвив ни слова, взялись за носилки…

3

В крохотной секретарской приемной толчея. Осипшая секретарша монотонно повторяла:

— Товарищ Черкасов занят. Сейчас у нас бюро. Заходите, пожалуйста, завтра.

Отступив от ее стола, просители выжидательно толпились тут же иль выходили в коридорчик, покурить, а какое-то время выждав, снова заглядывали в приемную.

Дежуривший подле секретарских дверей инструктор орготдела сказал Бакутину:

— Ваш вопрос минут через десять.

Бакутин извлек из кармана папиросы и направился было за порог, но, услышав беспомощно жалобный голосок секретарши, приостановился.

— Товарищ! — слезливо выкрикнула женщина. — Я же сказала. Не примет сегодня. Ну как вам еще объяснять?

— Зачем объяснять? — напористо, с ярко выраженным кавказским акцентом откликнулся гортанный голос. — Кому объяснять? Я — не ребенок. Одного слова хватит. Только и вы поймите…

Голос показался знакомым. Бакутин протиснулся к столу и узнал высокого кавказца. Тронул его за плечо.

— Чего бунтуешь, Урушадзе?

— Привет, — обрадованно откликнулся тот и сразу прилип к Бакутину. — Слушай. Друг. Катастрофа. Понимаешь? Трагедия. Пекарня моя рассыпается. Разваливается! Понимаешь? Новую когда построим — аллах ведает! Вся надежда на мою старушку, а она…

— Что стряслось?

— Ха! Все стряслось. От макушки до пят трясется. Вот-вот по винтику, по кирпичику. Кхы — и куча мусора. И мы без хлеба…

— Вот черт, — засердился Бакутин. — Можешь толком и покороче?

— Куда короче? Слушай! Куда? Надо срочно печь ремонтировать. Надо мастера. Лихого, смелого джигита. Чтоб на ходу, не остужая печи, залатал ее. Нет такого джигита! Понимаешь? Нет! А печь остужу — два дня хлеба не будет. Кому горком голову ссечет?

— Урушадзе, конечно, — засмеялся Бакутин.

— Тебе весело, тебе хаханьки, а…

— За чем задержка?

— Тьфу! Сказал же русским языком…

Не дослушав, Бакутин снял телефонную трубку, назвал номер и тут же услышал негромкий внушительный бас своего заместителя по быту:

— Рогов слушает.

— Сейчас к тебе Урушадзе нагрянет. Знаешь

такого? Да-да. Магистр хлебопродуктов. Надо его выручить. Погоди, послушай сперва. Там у тебя печник был… Точно. Из Орловщины Прикомандируй-ка его Урушадзе. Сам объяснит… Давай. — Повернулся к посветлевшему Урушадзе: — Отменный печник. В войну партизанил. Связным и разведчиком был. Прокален и обдут. Попроси как следует, ну, и стимул, разумеется…

— О чем речь? Спасибо, Гурий Константинович. Век не забуду!

Не успел Урушадзе выскользнуть из приемной, как к Бакутину подступили двое и, перебивая друг друга, посыпали:

— Сварщики мы…

— Из четырнадцатого СУ…

— По вызову сюда…

— С семьями, как положено. У него — трое ребятишек, у меня вот-вот третий появится. А нам — балок…

— Один на две семьи.

— Протекает, что ли? — спросил с деланным беспокойством Бакутин.

— Что протекает? — не понял тот, у кого трое ребятишек.

— Да балок-то? — пояснил Бакутин.

— С чего бы? Железный и новый.

— Окон нет? — уже с видимой иронией снова спросил Бакутин.

— Полно ерунду пороть, — засердился ждущий в семье прибавления. — Говорят же — новый!

— Какого же хрена вам надо?! — сорвался с шутливого тона Бакутин и загремел на всю приемную: — Не землянка ведь! Не палатка! И стены и крыша — добрые. Опять же — лето на дворе. А может, вы тот особнячок присмотрели, где ясли нефтяников? Сорок ребятишек на ветерок, а вас туда…

И, наверное, наговорил бы еще бог знает чего такого же нелепого, если бы жалобщики, верно оценив обстановку, молча не ушли из приемной, а следом за ними потянулись и другие, и скоро в комнате не осталось никого, кроме приглашенных на бюро.

«С чего это я взбеленился? — торопливо глотая табачный дым, думал Бакутин. — И особняк приплел. Полбалка с тремя малышами — это же… Моя и в хоромах не захотела. Чирикает издалека. Подманивает. Тимура, как приманку… С того и борзею… Толкового парня сюда вместо этой пигалицы-секретарши. Чтоб не перли с любой царапиной в горком. Печка дымит, крыша течет… А куда с этими болячками? Чистоплюйствую. Свою беду и во сне пестую, а чужую… Но и горком не богадельня, не бюро добрых услуг. А у Совета — ни хозяйства, ни служб быта. Сотни полторы здесь разных организаций. Каждая на особицу: свои законы, порядки, свой бог, а до него — ни взглядом, ни рукой… Наконец-то прибыл в Туровск новый начальник главка — Румарчук. Хорошо бы новая метла весь этот мусор…»

Тут Бакутина окликнули. Кинув в урну окурок, заспешил в кабинет Черкасова.

4

Тяжелые плотные портьеры отсекали вползающий в окно серый дряблый рассвет, глушили проникающие в раскрытую форточку негромкие и редкие живые голоса спящей улицы. И все-таки что-то разбудило Румарчука. Тот открыл глаза и провалился в серую немоту умирающей ночи. Зябко поежился, подтянул колени к животу и вдруг почувствовал себя крохотным и беззащитным. Давно-давно, с детских лет, не ощущал подобного…