Больно берег крут
Шрифт:
Скупо, с выкладками и расчетами записка доказывала необходимость постановки перед ЦК и Правительством тех проблем, за которые больно и постыдно выстегали Бакутина на Центральной комиссии по разработке. По форме записка походила на диалог. Сперва излагался довод противников немедленной утилизации попутного природного газа, потом его опровержение. Затем новый довод и снова опровержение. Заканчивался этот своеобразный диалог практическими предложениями. Их было немало. Тут и закупка лицензии у США на изготовление мощных компрессоров, и подготовка нужных специалистов в вузах, и немедленное строительство газобензиновых и газоперерабатывающих заводов, строительство там же гигантской
— Вот так предложения, — не то с испугом, не то с удивлением выговорил Черкасов и задымил сигаретой.
— То есть? — мигом насторожился Бакутин.
— Похоже, потребуется специальное министерство ЗапСибнефтегазстрой.
— Пожалуй, да, — подтвердил без улыбки Бакутин.
— Рискнет ли обком постучаться с подобными проблемами выше? — высказал наконец Черкасов главную мысль. — Наш нефтяной главк, а с ним и Министерство нефтяной промышленности — против. Это я твердо знаю.
— Точно, — снова подтвердил Бакутин. — Румарчук и не скрывает резко отрицательного отношения…
— Отдел нефти и газа обкома…
— Шуляпин дудит в унисон Румарчуку.
— Вот так. И мозговой трест нефтяников — институт «Гипротуровскнефтегаз» вряд ли поддержит.
— Не поддержит, — поправил решительно Бакутин. — На заседании Центральной комиссии по разработке даже не качнулись в мою сторону.
— Вот так… — И Черкасов надолго умолк.
Он не раз заговаривал о бакутинской затее с руководящими работниками области. Иные сразу и решительно рубили — нет! Другие делали это осмотрительней. Да, интересно. Да, нужно. Да, заманчиво. Но пока — утопия. Во всяком случае, сторонников не обнаруживалось. Захочет ли первый секретарь обкома Боков рисковать, внося предложение выше? А если нет? Иль наверху не поддержат, да еще выговорят, осудят. Тогда Черкасову быть козлом отпущения. С Бакутина какие взятки? Увлекся, одержим, а вот городскому партийному секретарю — никаких скидок…
Самое безопасное — возвратить записку Бакутину: «Подписывай и посылай». Но хитрец Бакутин сделал записку за двумя подписями: Черкасова и своей. И это можно обойти: «Проблемы поднимает хозяйственные. Зачем вмешивать горком? Одной подписи начальника НПУ за глаза».
Поднял Черкасов голову, встретился взглядом с Бакутиным. «Только уверток не ищи: не приму», — прочел секретарь горкома в бакутинских глазах. Подумал с горечью: «Никак, меня замыкающим в шеренгу Лисицына потянуло?»
— Завтра на бюро обсудим. Раз уж от имени горкома, чтоб по всей форме. Устраивает?
Облегченно вздохнув, Бакутин протянул руку.
Глава одиннадцатая
1
Что-то разбудило ее. Как будто окликнул кто иль тронул. Она вздрогнула, приоткрыла глаза, вгляделась в полумрак. Никого и тихо. Неправдоподобно тихо. Напрягла слух. С улицы тоже не донеслось ни единого звука. Что же все-таки разбудило? И в долгожданное воскресенье, когда раз в неделю можно досыта поспать, понежиться в постели. Не иначе сработала привычка подниматься чуть свет.
Шевельнув плечом, Клара Викториновна выпростала его из-под одеяла и сразу почувствовала прохладу: открытая форточка за ночь насосала холоду. А под верблюжьим одеялом — ласковое мягкое тепло. Телу покойно, приятно, стоило чуть поднапрячься, чтоб его ощутить. И сразу навылет прострелило острое желание. Жаркой щекотной волной окатило с затылка до пят, мгновенно напружинив мышцы, натянув их в томительно-трепетном ожидании.
Прекрасная,
— Саша, — еле слышно выговорила она ссохшимися губами и нетерпеливо потянулась к мужу вздрагивающей рукой.
Тонкие, будто намагниченные пальцы сразу прилипли к поросшей волосами мужниной груди, и все сдвинулось, стронулось, качнулось, проваливаясь в знойную сладостную пустоту.
Он был вяловат и маломощен, легко и жарко вспыхивая, скоро угасал, и, торопясь насытить свое жадное тоскующее тело, она яростно и самозабвенно отдавалась ему.
То ли оттого, что забеременела сразу, то ли еще почему, — но в первый год замужества Клара Викториновна была вполне довольна мужем — и как человеком, и как мужчиной. В общем-то это — две стороны единого целого. Женщина поклоняется мудрости, восхищается храбростью мужчины, но любит его тело… Неудовлетворенность родила прозренье. Сперва она открыла, что муж ее вовсе не так умен, как казалось, и никакой не эрудит. Просто богатая, цепкая природная память плюс любознательность и масса времени, ухлопанного на чтение всевозможных научно-популярных, научно-фантастических и просто приключенческих книг. Его спокойствие легко и скоро трансформировалось в равнодушие, а то немедленно переродилось в безразличие.
Со временем ей стало доставлять необъяснимое наслаждение придираться к мужу, она бывала просто счастлива, когда удавалось побольней царапнуть его самолюбие. Если же он не реагировал на ее наскоки, Клара Викториновна гневалась и в открытую, слепо и грубо, набрасывалась на него. Ее прямо-таки бесила удивительная, неправдоподобная мягкость, отходчивость и всепрощающая доброта Ивася. Стоило ей закипеть, и тот уже пятился, уступая, сводя размолвку в шутку, признавая себя виновным в том, в чем был вовсе не виноват, и соглашался, и потакал.
Он ходил за продуктами, относил дочку в детсад, стирал белье, мыл полы. И все это — добровольно, без понуканья, да еще с мягкой обезоруживающей шуткой, а то и с песенкой про зеленого кузнечика или про синий троллейбус. Эта-то постоянная готовность Ивася уступать, сделать самому, сильнее всего бесила Клару Викториновну.
Иногда, словно прозрев, она осознавала собственную несправедливость, казнила за то себя, какое-то время была нежна с мужем, и тот расцветал, распрямлялся — говорил громче, двигался уверенней, жестикулировал резче.
Обычно полоса подобного взаиморасположения продолжалась до постели. А там — снова не так, как ей хотелось, снова комом, и опять — разочарование, злость. И однажды, взбешенная, она кинула ему в лицо убойные слова о резиновой кукле. Как он сник. Глядел — виновато, говорил — неуверенно, любил — боязливо. Эта неуверенность и боязнь еще более подрывали его мужскую силу, еще сильнее раздражали, бесили Клару Викториновну…
Так замкнулся этот роковой круг.
Можно и, наверное, нужно было послать Ивася к черту, забрать дочку и уйти, а того проще, выдворить самого, чтоб попытаться начать жизнь заново. Но что-то удерживало Клару Викториновну от этого единственно верного, очевидно, неизбежного шага. Может быть, его отношения с дочерью? Когда они бывали вместе, на них даже Клара Викториновна не могла смотреть без умиления. Ивась сочинял для дочери стихи и сказочки, причем не только неплохие, но по-настоящему талантливые. Клара Викториновна не раз ловила себя на том, что с удовольствием слушает его остроумные, яркие, в то же время очень детские сочинения.