Больно берег крут
Шрифт:
Вот какую ставку поставила она.
И проиграла.
Такого не случалось с ней прежде. Никогда не случалось.
«Лепи характер. Сама себе будь камертоном, — не раз наставлял отец. — Только сильных и независимых уважают, хлипких — презирают и бьют».
Она лепила свой характер. Радовалась, когда удавалось переломить себя, подчинить чувства разуму. С годами все чаще осмеливалась она засматривать наперед, предугадывать, предупреждать, поворачивать по-своему. В конце концов, научилась так управлять собой, что осмеливалась программировать будущее на добрый десяток лет. И ни разу в большом не ошибалась,
Как же не углядела, не угадала она в Гурии бациллы одержимости. В этом бредовом Турмагане все — не дыбом, так кубарем, даже у нее порой замирало сердце от неизъяснимого ощущения взлета. Дивно ли, что за годы турмаганской жизни одержимость проникла в кровь и мозг Гурия. Он перестал быть управляем и… оттого стал еще желанней.
Уже решив стать женой Гурия, она не чувствовала себя влюбленной. Просто он обещал стать таким мужем, какого ей хотелось. И лишь теперь, годы спустя, поняла: и тогда, и сейчас — любит. Вот бы и кинуться с кручи об руку с любимым… Ах, больно берег крут…
И сразу колесный перестук, скрип рессор, сопенье вентилятора — все дорожные звуки обрели мелодичность, неприметно сложились в мелодию, и в ушах зазвучала песня:
Ходят кони над рекою,
Ищут кони водопою,
К речке не идут:
Больно берег крут…
«Как же коням быть? Кони хочут пить…» — выговаривали колеса, увозя Асю все дальше от турмаганской грязи и комарья, от замотанных, исступленных людей, от грохота и рева сотен моторов. Но с каждым оставленным за спиной километром все тяжелей становилось на душе женщины. Все острей и необоримей делалось чувство неуверенности, неудовлетворенности собой. А вдруг и на сей раз она проиграет?..
— Глупости, — попыталась приободрить она себя. — Блажь.
Только в песне «ни ложбиночки пологой, ни тропиночки убогой», в жизни всегда можно найти выход из любого положения. Ну, не выход, так лазейку, малую щелочку… Даже если стена ледяная и непробиваемая — не обязательно лбом в нее, можно и вокруг…
И тут же, подмяв недавние сомнения, мысль понеслась дальше.
«Гурий любит. Ради меня и сына пойдет на все».
А в душе тут же ворохнулась крохотная ледяная змейка сомнения. А ну как поперек? Через колено и пополам?
Вот и прыгнул конь буланый
С этой кручи окаянной.
Ах, синяя река
Больно глубока…
Может, не скоро и не так остро почувствовала бы она шаткость собственной позиции, если б не эта неожиданная встреча с Таней, которую отец давно прозвал бунтаркой. Своими суждениями — прямыми и неотразимыми как выстрел, Таня еще девчонкой
— Скажи, папа, ты платишь за то, что мы на твоей машине ездим по грибы и по ягоды?
— С какой стати?
— Но кто-то же должен платить. За бензин. И шоферу за выходные.
— Государство, конечно, — вклинилась в разговор мать.
— Значит, мы воруем у государства…
Разглядывая подарки отцу к юбилею, Таня раздумчиво сказала:
— Интересно, с какой стоимости подарок во взятку превращается…
Потому-то, верно, и согласились родители на этот скоропалительный, нелепый Танин брак с водителем самосвала…
Как неожиданно и метко ударила она сегодня: «Так ты и с Гурием! И уверена — в спину!» Негодяйка! А ведь сестра. Единственная. Родная… И хоть разумом Ася изо всех сил противилась этому, но сердцем признала пронзительную правоту бунтарки: в спину ударила Гурия!.. Ради чего? Зачем? Что впереди?..
И совсем неожиданно Ася вдруг позавидовала сейчас бунтарке Тане с ее водителем самосвала…
3
С нутряной натугой рокотали моторы, увлекая крылатую машину все дальше от Туровска, все ближе к загадочному желанному Северу. В тысячу тысяч раз быстрей самолета неслась Танина мысль и за каких-нибудь полчаса побывала и в Омске, и в Туровске, и в неведомом Турмагане…
Они устроились в хвосте салона, на последних креслах. Зажав папиросу в кулачище и равнодушно кося глазом на круглое оконце, Иван курил, а Таня притворилась спящей, неприметно из-под ресниц взглядывала на мужа.
— Хватит подсматривать в замочную скважину, — Иван наклонился к жене.
— Как же мы теперь, Ваня?
— Все так же.
— Разве можно к Гурию Константиновичу после этого… Прикинуться, будто не знаем…
— А чего ты знаешь?
— Ай, да не притворяйся глупеньким.
— Может, я в самом деле того… — постучал себя по лбу согнутым пальцем. — Видела, как твоя сестрица…
— Поссориться хочешь?
Тут, отделенный от Тани проходом, кудлатый парень в клетчатой рубахе с яркой косынкой на шее вдруг подался к ней корпусом и дурашливо просипел:
— Ах, какие мы царапучие, прямо рысь, ха-ха-ха…
Таня обожгла нахала взглядом, демонстративно повернулась спиной.
— Видал, Жорик? — громко, насколько позволял сиплый голос, обратился кудлатый к сидящему рядом. — А? Ничего? Сразу понятно — образованная. Ноготки выкрашены, зубки вычищены, так и просится на закуску.
— Эй, ты! — грозно прикрикнул Иван. — Заткни фонтан. Без зубов останешься!
— Вай-вай! Страшно! Жорик, я боюсь. Нет, взаправду, мине дрожь шибает. Давай выйдем на повороте, — дурашливо засипел кудлатый.
Послышался смех. Иван поменялся с женой местами. Теперь он мог дотянуться до кудлатого.
— Жора, ты видишь? Этот агрессор изготовился к прыжку. Ой, бр-ра-таны! Нет ли у кого запасного бельишка? Зови сюда бортпроводницу!
Обрадованные возможностью развлечься, пассажиры хохотали, подкидывая колючие словечки. Поощренный всеобщим вниманием, Жора тоже вступил в розыгрыш.