Большая дорога
Шрифт:
В окно застучали громко, грубо.
— Выходи скорей на работу! Живо! — раздался властный голос под окном.
— Это он… Яшка, — сказала Татьяна, торопливо набрасывая на себя платок. — Не ходи, куда ты! Послушай моего совета, Машенька! — зашептала она, увидев, что Маша тоже идет к двери. — Погубит он тебя. Уходи в Подмошье, родная!
Но Маша вышла с ней на крыльцо и, не успел изумленный Яшка вымолвить слова, весело сказала, протягивая руку:
— Здравствуй, Яша.
Яшка, не отпуская ее руку, спросил настороженно:
— Где же ты пропадала?
— Пошла к отцу,
— Я скажу немецкому начальнику, и он освободит тебя от работы, — важно проговорил Яшка, закуривая немецкую сигаретку.
— Мне перед людьми неудобно. Всех ведь выгоняют. Вот и Таня идет.
— Твое дело особое, Маша, — многозначительно проговорил Яшка. — Устрою. Не ходи. Дожидайся меня тут.
Яшка ушел. Он шагал по улице, заложив руки в карманы, дымя сигареткой, сдвинув кепи на ухо. Ушла и Таня.
Маша осталась вдвоем с больной Вассой Тимофеевной. Старуха простудилась и не вставала с постели уже второй месяц.
— Голубушка ты моя, Машенька, уходи ты, покуда можно. Затиранят они тебя тут, — сказала старуха охая. — Мне-то уж помирать не страшно, век свой отжила, а твоя жизнь, Машенька, в самом цвету… И с Таней вдвоем уходите… Не будет вам тут жизни… А я уж как-нибудь перетерплю одна… Вы мне только нож вострый оставьте…
— А зачем вам нож?
— Хоть одного заколю перед смертью… Он подойдет, а я ножом… За тебя, за Таню… за пшеничку нашу! По зернышку мы перебирали руками… А пшеничка-то, сказывала Таня, взялась такая высокая, такая колосистая, что век такой не видали в Шемякине… Все твое доброе сердце, Машенька. Ты научила нас уму-разуму. Зажили бы мы счастливо, не будь этого поганого немца… По самой пшеничке окопы роют, — проговорила Васса Тимофеевна, вытирая слезы.
Пришел Яшка и с торжествующей улыбкой объявил:
— Комендант сказал: «Пусть гуляет, раз она твоя невеста».
— Как… невеста? — протестующе воскликнула Маша.
— Иначе не освободил бы от окопов, — сказал Яшка, пристально вглядываясь в лицо Маши.
— А почему же они, немцы, так внимательны к тебе? — уже спокойно спросила Маша, превозмогая чувство отвращения к этому ничтожному человеку.
— Узнали, что я был под судом, — глядя в землю, ответил Яшка. — А мне наплевать на всех! Пойдем гулять. Комендант велел, чтобы я показал ему тебя. Спрашивал, когда свадьба…
— И что же ты ответил ему? — спросила Маша.
— А это уж ты мне должна ответить, — с усмешкой промолвил Яшка. — Я долго ждал твоего слова.
Он взял ее под руку, и они пошли по улице.
— А может, ты к этому… к Дегтяреву бегала? — вдруг спросил Яшка, заглядывая Маше в глаза.
— Нет, Яша… У него есть другая… красивей… Та, что приходила за ним к костру, помнишь? Он ушел с ней, — сказала Маша, удивляясь тому, что все, что она говорит, очень похоже на правду.
— Нет, ты красивей ее, — сказал Яшка, стискивая ее руку. — Эх, Маша! И помучила же ты меня! А я отчаянный, убить могу.
— Кого? — вздрогнув, спросила Маша.
— Тебя… чтоб никому не досталась, — жестко проговорил Яшка.
И Маша подумала: «Да, Таня
Они шли по улице, и Маша все запоминала: танки, укрытые между домами, и орудия, замаскированные березовыми ветвями, и то, что к дому бывшего председателя Сорокина прошел немецкий офицер.
— У них там штаб, — сказал Яшка: его распирало от желания показать Маше, что он все знает. — Сорочиху выселили с ребятами в овин, а тут сам командир танкистов. Важный такой… А вина у них!..
«Как хорошо я поступила, обманув Яшку!» — подумала Маша, довольная, что пока все складывается в ее пользу.
— Что же ты молчишь? — вдруг спросил Яшка. — Насчет свадьбы?
— Почему ты так торопишься с этим, Яша? Видишь, какое сейчас время…
— А чего ждать? Будешь ждать, так, не ровен час, и к коменданту назначат.
— Как назначат… Зачем?
— Ну, зачем… Не знаешь, зачем? — криво усмехаясь, проговорил Яшка. — Таньку уже назначили.
— Таню? — воскликнула Маша, чувствуя, что ею овладевает ужас. — Ты не должен допустить до этого, Яша! Ты подумай, что будет с Вассой Тимофеевной… Нет, нет! Ты должен ее защитить!
— А я чего могу сделать? Скажут: мы твою невесту не трогаем, а до прочих тебя не касается. Я за тебя и то должен отслужить им, — Яшка как-то сразу умолк.
Комендант Штумм, затянутый в серо-зеленый мундир, напоминал капустную гусеницу.
— Это моя невеста, — сказал Яшка, снимая кепи и кланяясь.
— Sehr gut! Sehr gut! [1] — прорычал Штумм и, подмигнув писарю в очках, сидевшему у окна, сказал такое слово по-немецки, что у Маши запылали щеки, и Маша, опасаясь, что комендант может догадаться, что она знает немецкий язык, поправила галстук Яшки, сбившийся набок.
Когда вышли на улицу, Яшка тревожно сказал:
— Про свадьбу ничего не спросил. Может, и тебя, как Таньку… Давай, Маша, завтра сыграем свадьбу.
1
Очень хорошо! Очень хорошо!
— Ты говоришь о свадьбе, Яша, но даже не спросил: люблю ли я тебя, — с обидой сказала Маша. — Давай пройдем за деревню, к соснам… Там посидим, поговорим.
Она издали заметила, что там, между деревьями, желтеют какие-то ящики; ящиков было много, и солдаты складывали их в штабели.
— Что ты! Что ты! — испуганно воскликнул Яшка. — Там снаряды складывают. Сейчас застрелят, как Шапкина…
На другой день они снова гуляли вдвоем, пока все шемякинцы рыли окопы. И эти прогулки были для Маши самой тяжкой из пыток. Яшка настаивал на немедленной свадьбе. И Маша вынуждена была сказать, что она согласна на свадьбу в конце сентября, потому что сейчас все люди заняты на работах для немцев и никто не сможет притти на свадьбу, а ей хочется, чтобы все видели ее счастье.