Большая душа
Шрифт:
Глава V
Наступала весна. Бледная северная весна, закованная в камень большого, душного и пыльного города, все же несла людям оживление и радость.
Многие из жильцов маленьких квартир дома-гиганта уже начали перебираться на летние месяцы на дачу, поближе к природе. Но значительная часть обитателей дома, преимущественно бедных тружеников, не имевших возможности снимать дачу за городом, оставалась
С наступлением теплых майских дней вся детвора большого дома с утра до вечера проводила время на дворе. Здесь, под скудной сенью трех тонких, чахлых березок, резвилось, прыгало и визжало все младшее поколение обитателей большого дома.
Теперь Дося и Веня все чаще и чаще примыкали к веселому детскому кружку.
Благодаря своей веселой подружке и покровительнице Веня чувствовал себя свободно и легко в детском обществе – никто не смел обидеть маленького горбуна. Дося стояла на страже интересов своего друга. Вскоре к ним присоединилась и новая подруга: все чаще и чаще прибегала поиграть с дворовыми детьми юная служанка старухи-ростовщицы Лиза.
Старуха сейчас гостила на даче у замужней дочери, только по определенным дням наезжая в город, и девочка могла теперь свободнее располагать своим временем. Все утро Лиза проводила в работе, зато, управившись к вечеру, сбегала вниз и принимала самое деятельное участие в детских играх, которые занимали и увлекали ее: несмотря на свои пятнадцать лет, она была еще совсем ребенком.
Лиза жила в Петербурге с десяти лет. Мать привезла ее из деревни и определила на службу к старой ростовщице Велизаровой. Старуха была слишком скупа для того, чтобы взять в дом взрослую прислугу, требующую приличного вознаграждения. Лизе же она платила самое ничтожное жалованье и держала ее впроголодь, пользуясь безответностью и выносливостью девочки.
Досе и Вене сразу понравилась веселая, бойкая, жизнерадостная Лиза, умевшая запевать хоровые деревенские песни и забавно рассказывать про свою ворчливую и скупую хозяйку.
– И-и-и, как она жмется, миленькие мои! – сообщала юная служанка теснившейся вокруг нее детворе постарше. – С хлеба на квас перебивается, только бы что лишнего не потратить!
– А что же вы едите? – полюбопытствовал кто-то из детей.
– А когда что – картошку либо кашу. Иной раз щи варим, а то суп.
– А на второе?
– А на второе лоб крестим, вот тебе и второе, – беспечно хохотала Лиза.
– Так ты голодаешь, стало быть? – участливо спросил как-то Веня.
– Ну, понятно, не сыта до отвалу, что уж тут говорить… Зато, миленькие, чего только у хозяйки моей не насмотришься!.. Такого, что и за целый год не рассказать, право слово. Сама-то она денежная, только скупая до страсти… Небось слыхали, верно, ростовщица она, людей, то есть, деньгами ссужает. Заместо того, чтобы в ломбард вещи в заклад тащить, люди, чтобы без хлопот было, несут свое добро к моей хозяйке… Она им, стало быть, деньги под него выдает, а себе ихние вещи до времени, до выкупа, оставляет…
– А денег много дает за вещи? – поинтересовалась Дося.
– Какое!.. Малость самую – гроши. Да ежели вовремя вещь свою не выкупит кто из тех, что победнее, так и – ау, брат! – вещица-то твоя пиши пропало!.. Оставит ее за собой хозяйка, а там, при первом случае, и продаст повыгоднее. Зато иной раз принесет какой человек в заклад моей-то, так уж улещивает-упрашивает, чтобы
– Так зачем же ты у нее служишь? Ведь злая она, ведьма, противная… – как-то вырвалось у внимательно слушавшей Лизины рассказы Доси.
Лиза серьезно, без улыбки взглянула на девочку:
– Так ведь где-нибудь надо служить, как ты думаешь? – ответила она степенно, тоном взрослой, и тут же прибавила: – Да и маменька, как определяла меня сюда, на это место, крепко наказывала, чтобы зря местов не менять ни в каком случае. Баловство это.
– Да если хозяйка злая? Через силу работать велит да и кормит плохо? – не унималась Дося.
– Да кто ж мне велит так-то работать? Хоть сейчас возьмем, к слову сказать: сама-то гостит у дочки каждое лето на даче; приезжает через три дня на четвертый, а я все одна, и без нее как при ней: и пыль стираю, и окна по утрам мою. Я работать люблю, особенно окна мыть весной и летом. Стоишь так высоко-высоко над землей, словно птица на жердочке, примостишься на подоконнике. А прямо надо мной небо… Синее такое, красивое. И кажется тогда, что и впрямь я – птица, взмахнешь руками, ровно крыльями, и полетишь, взовьешься турманом [2] кверху… Полетаешь, полетаешь да прямехонько у себя в деревне и спустишься. А там у нас уж так-то хорошо, что и словами не опишешь… Рай Господень, да и только. Лес у нас сразу за речкой начинается. А речка широкая, студеная. В летнюю пору купаться – не накупаешься в ей досыта… А выйдешь в поле – кажись, конца ему нет. Так бы и помчалась по нему без оглядки…
2
Турман – голубь.
Лиза рассказывала с таким горячим воодушевлением, отражавшемся и в звонком голосе девочки, и на ее невзрачном, курносом добродушном лице, что жадно ловившим каждое ее слово Досе с Веней Лизина деревня и впрямь казалась какой-то землей обетованной.
Однажды Дося, внимательно и молча слушавшая рассказчицу, попросила ее:
– Слушай, Лиза, пусти меня как-нибудь к себе, когда утром не будет дома твоей старухи. Я тебе помогу окна мыть; вместе и песни петь будем, тебе же веселее станет. Ладно? Пустишь, Лизонька?
Лиза звонко расхохоталась в ответ на эти слова:
– Куда тебе, ты же барышня! Да нешто сумеешь ты окна мыть? Скажешь тоже!
Дося, готовая рассердиться, вспыхнула до ушей:
– А что, по-твоему, не сумею? Как же! Да ведь я у нас дома все сама делаю. И пыль стираю, и обед разогреваю, и…
– Ну пыль-то стирать да обед разогревать – невелик труд, – перебила ее Лиза, – пыль-то я тебе и у нас стереть позволила бы. Хоть и сама-то я едва-едва с этим делом справляюсь. Подумайте, миленькие, ведь каждую-то вещичку протереть надо. А вещиц этих самых у старухи – гибель… Особенно хрупкие которые, деликатные вещи, так одна беда с ними… Есть у нас, к примеру сказать, часы бронзовые, под стеклянным колпаком, а над ними китаец сидит, глазами раскосыми водит. Часы тикают, а он тоже этак, словно маятник, глаза то вправо, то влево, тик-так, тик-так.