Большая игра

Хопкирк Питер

Когда было прочитано письмо сардара, окружившая Поттинджера толпа жителей кишлака принялась с новым интересом его разглядывать. И тут внезапно подал голос мальчуган лет десяти-двенадцати: «Если бы он не сказал, что святой человек, я бы поклялся, что он приходится братом тому европейцу Гранту, который приезжал в прошлом году в Бампур…» Наблюдательный мальчик был недалек от правды. Годом раньше капитан У. П. Грант из Бенгальской туземной пехоты был направлен для обследования побережья Макрана, с тем чтобы выяснить, сможет ли вражеская армия пройти в Индию этим путем (он

доложил, что это возможно). В ходе своей разведывательной миссии он на несколько дней проник в глубь страны, в окрестности Бампур в восточной Персии, к которому Поттинджер как раз приближался. По удивительно несчастливому стечению обстоятельств этот мальчик – едва ли не единственный из присутствующих, видевший живого европейца, – умудрился того встретить и подметить известное сходство.

Потрясенный Поттинджер постарался скрыть свое беспокойство. «Я попытался сделать вид, что ничего не слышал, – записал он, – но мой смущенный вид меня выдал». Заметив это, хан спросил, правда ли он на самом деле европеец. К облегчению Поттинджера, было добавлено, что, если это и так, бояться нечего, никакого вреда ему не причинят. Поняв, что продолжать запираться бессмысленно, Поттинджер признался, что он действительно европеец, состоит на службе у богатого индийского купца. В начале путешествия подобное признание вполне могло стоить ему жизни, так как в нем сразу заподозрили бы английского лазутчика. Теперь же он находился совсем рядом с персидской границей и, следовательно, чувствовал себя в большей безопасности, хотя о полном спокойствии речи не было. Более того, его легенду раскрыли лишь частично: его истинный род деятельности и подлинная цель присутствия в этих краях оставались тайной.

К счастью, хана позабавила эта уловка, и он не нашел ничего предосудительного в том, что неверный выдает себя за мусульманского праведника. Зато одураченный проводник Поттинджера не скрывал своих чувств. Поначалу он отказался поверить в признание Поттинджера и поведал хану и собравшейся толпе, как святой человек уверенно вел богословские дискуссии. Хан смеялся от всего сердца, когда проводник описывал, как Поттинджер брал над ним верх в вопросах религии, которой, как теперь выяснилось, ничуть не придерживался. Досаду и замешательство проводника усугубил один из спутников Поттинджера, заявивший, что он, дескать, с первого дня знал, что тот не паломник (впрочем, европейца в нем все равно не угадал).

Разразился яростный спор, проводник обвинил этого человека в том, что он потворствует Поттинджеру в тщательно спланированном обмане и вообще его сообщник. В конце концов положение спасло хорошее настроение хана, который не преминул указать, что обманулись все, включая его самого. К моменту же отбытия из кишлака через сорок восемь часов Поттинджер выяснил, что и проводник его простил. В промежутке между этими событиями Поттинджер превратился в знаменитость, и его жилище осаждали те, кого он описывал как «сборище ленивых и шумных белуджей, пристававших ко мне с бестолковыми вопросами и замечаниями». Однако в полдень в кишлак прибыл настоящий праведник, индусский факир [33] ,

избавив Поттинджера от «задачи развлекать все селение».

33

В индуизме – бродячий аскет.

Пять дней спустя Поттинджер въехал в неприметный кишлак Басман, последнее обитаемое место в Белуджистане, к востоку от огромной пустыни, которую лейтенант намеревался пересечь, прежде чем достичь безопасной территории шаха. 21 апреля, отдохнув до вечера в кишлаке, Поттинджер со спутниками отправился к пустыне, до которой добрались ранним утром. Здесь не было ни воды, ни какой-либо растительности, тогда как жара, по словам Поттинджера, «была сильнее и подавляла тверже по сравнению с любой, какую приходилось испытывать после отправления из Индии». Постоянно путников дразнили миражи – как их называли белуджи, сухраб, или «воды пустыни».

В дневниковых записях Поттинджер, как полагалось в те дни, неизменно преуменьшал опасности и неудобства своего путешествия, но при описании перехода через пустыню он впервые позволил читателю разделить с ним мучительные страдания от жажды. «Человек с терпением и надеждой может выдержать, – писал он, – усталость и голод, жару или холод, даже длительное полное отсутствие естественного отдыха. Но чувствовать, что в горле все пересохло так, что вы с трудом можете вздохнуть, опасаться пошевелить языком во рту, боясь при этом задохнуться, и не иметь возможности избавиться от этого ужасного ощущения, – это… самое страшное испытание, каковое только выпадает путешественнику».

Через два дня тяжелой езды, в основном по ночам, чтобы избежать изнуряющей жары, путники достигли небольшого кишлака Реган на границе с Персией, у дальнего рубежа пустыни. Кишлак окружала пребывавшая в отменном состоянии высокая стена, длина которой по каждой стороне достигала 250 ярдов, а толщина у основания – 5 или 6 футов. Как потом узнал Поттинджер, жители кишлака постоянно опасались нападения белуджей, которые, как он рассказывал, «редко упускали возможность совершить один-два раза в год кровавый набег сюда или в какую-либо другую местность на персидской территории». Помимо охраны у единственных ворот вдоль стены через определенные интервалы располагались часовые, вооруженные фитильными ружьями: они несли дозор всю ночь, «часто аукаясь и перекликаясь, чтобы подбодрить друг друга и показать затаившемуся врагу, что они начеку».

Неожиданное прибытие из пустыни отряда Поттинджера вызвало немалый переполох. «Дело в том, что никто не мог понять, – писал он, – как мы могли незамеченными пересечь всю страну». Хан, который тепло принял гостя, выразил удивление по поводу того, что белуджи позволили ему пройти через их владения и не донимали нападками. Впрочем, ночь все равно пришлось провести вне крепости, так как существовало непреложное правило, по которому ни одному чужестранцу не позволялось спать за стенами кишлака.

Конец ознакомительного фрагмента.