Большая книга ужасов – 56 (сборник)
Шрифт:
Мои щеки раскалились, как конфорки на плите. Хорошо, что в машине было темно и никто не увидел.
Пороховницын спросил:
– Вэвэ – это что значит?
– «Взрывчатое вещество», – не стал выдавать мое настоящее прозвище папа. – Дочь у меня серьезная деушка. Натах, скажи, кем ты будешь.
– Космонавтом! – огрызнулась я. Ненавижу эти взрослые вопросики свысока.
– Программистом, – выложил папа (вообще-то веб-дизайнером, но это для него слишком сложно). – Она уже зарабатывает помаленьку: рисует картинки в 3D и продает.
Пороховницын помолчал и выдал:
– Так
Он оказался компьютерным неучем, хуже папы. Комп изучал у себя в военном институте, но быстро позабыл за ненадобностью… Пришлось объяснить кое-какие вещи, которые сейчас в школе проходят. Лейтенант изумленно качал головой и задавал детские вопросы. Иногда мне казалось, что дядя шутит. Ну, может ли человек с высшим образованием не знать, что те же картинки в 3D рисуют на компе, а не красками на ватмане?
– Вэвэ! – опять обозвался папа и расшифровал: – «Выпендрежница великая».
Кажется, ему не удалось подпортить мне триумф. Я спиной чувствовала, что Пороховницын меня зауважал.
Папа стал расспрашивать, как погиб дядя Саша и почему из этого делают тайну.
– Уже не делают, – отвечал Пороховницын. – Есть заключение технической комиссии: подорвался на пластиковой мине, их тоже испытывали у нас на полигоне. Только чепуха это. Я здесь нагляделся, как мины рвутся – совсем не та картина. Покромсало Александра Григорьевича сильно, а осколков не нашли, вот и постановили: мина, пластиковая, безосколочная. В комиссии было два генерала, не могли же они написать: «Сами не знаем».
– А в чем ошибка? – не понял папа.
– Так и воронки не было!
Насчет воронки я еще поняла: раз что-то взорвалось, то в земле должна была остаться яма. А дальше они заговорили про какой-то стакан, который не нашли. Пороховницын таинственным полушепотом сообщил, что и пахло на месте взрыва не так. Взрывчатки он здесь нанюхался: и тола, и пластита, и гексогена, и аммонала, и американской «Си-4», но мина, убившая дядю Сашу, оставила другой, ни на что не похожий запах. Сошлись они с папой на том, что мина была несерийная, какой-то опытный образец, забытый на полигоне, может быть, сотню лет назад.
– А вдруг террористический акт? – предположил папа. – Дядя Саша как-никак оружие изобретал.
– Да ничего он уже не изобретал. Состарился сильно за последние годы, – неохотно сказал Пороховницын. – Ты, Сергей, не представляешь, какой он дурью маялся.
Царапнув меня по щеке звездочкой на погоне, он потянулся к папе и бестактно зашептал ему на ухо.
Я спросила:
– Может, мне выйти?
Папа удивился:
– Почему шепотом?
– Сиди, я уже все, – серьезно сказал мне Пороховницын. А папе ответил: – Не при детях же!
– При этих детях можно, а то, если шептаться, они еще хуже навыдумывают, – заметил папа.
– А вот наш знаменитый музей валенок, – невпопад сообщил Пороховницын.
Я подумала, что тайну мне сегодня не выдадут. Лейтенант будет молчать из уважения к дяде Саше, а папа – из уважения к лейтенанту.
– Может, он в историческом смысле интересовался? – спросил папа.
Пороховницын
– В том-то и дело, что он РЕЦЕПТЫ искал. Заглянем потом на чердак, у него там целая лаборатория: повыписывал из разных стран всяких снадобий, даже человеческую голову сушеную. На книжки, по-моему, всю свою Государственную премию грохнул: там есть редкие, семнадцатого века. Читал целыми днями и жаловался: «Темнят, недоговаривают, повторить невозможно!»
Ага, подумала я, рецепты! Может, он занимался самолечением? Знаем мы этих старичков-здоровячков, которые пьют мочу и спят в обнимку с любимой клизмой. Тогда ясно, отчего Пороховницын стыдится за полковника.
В мою догадку не вписывалась только сушеная голова. Что с ней делать – принимать перед обедом в толченом виде? На многое способен человек, чтобы догнать уходящее здоровье. Но заниматься людоедством?! Нет, это уж слишком.
Бродвей закончился. Тряская булыжная мостовая перешла в шоссе со свежим асфальтом, а старинные особнячки сменились коттеджами со спутниковыми тарелками на крышах. Редкие прохожие чин чинарем шли по тротуарам, и папа прибавил скорость. Промелькнул последний коттедж, и мы, как в стену, въехали в темноту. Папа включил дальний свет. Справа, под обрывом, горел, отражаясь в реке, зеленый огонек бакена, слева было поле и смутно темнеющий вдали лес.
– Алло, гараж! – спохватилась я. – Мы разве не в город едем?!
– Практически в город, – туманно подтвердил папа.
– А на самом деле?
– Еще километров семь осталось.
– Здесь была ничья земля, на случай если снаряд с полигона полетит не туда. А когда полигон закрыли, все земли перешли к городу, – объяснил Пороховницын. – Раньше у Александра Григорьевича был почтовый адрес – деревня Песчанка Нижнемеленского района, а теперь – Нижние Мели, улица Войтова, дом один, а дома два пока нет.
«Войтова» он произнес с нажимом, и до меня дошло, что это же дядя Саша. У нас другая фамилия – Михайловы.
Унылая фигурка провинциального родственника становилась все интереснее. Главное, сушеная человеческая голова. Зачем?
Глава III. Неаппетитные подробности ужина с лейтенантом
Пороховницын, подвязав на пояс кухонное полотенце, хлопотал у стола. Глянуть со стороны – вылитая диснеевская бегемотиха в балетной юбочке. Мы с папой не были допущены к хозяйству и дожидались на диване, когда лейтенант пригласит нас ужинать. Тут же положили спящего Дрюню. Он так и не выпустил клеточку с морским свином.
– Окорок домашний, копченный на ольховых веточках. Огурчики, редисочка – все свое, – с уморительной домовитостью хвалился Пороховницын. – Скатерку эту моя бабуся вышивала для Александра Григорьевича в знак благодарности. Я же после военного института попал на Кавказ. Трех месяцев не отслужил – бац, приказ: перевести в распоряжение начальника полигона полковника Войтова. Ребята мне говорят: «Что ж ты молчал, что у тебя такой родственник?» А я: «Какой родственник! В деревне жили через забор».