Большая книга ужасов 63 (сборник)
Шрифт:
– Нельзя здесь сидеть! – всполошенно забормотал домовой. – Никак нельзя! Такая беда будет, что вовсе не оберешься! Сейчас я тебя отсель отправлю…
– Да он же вас в порошок сотрет, этот ужасный шаман! – перебил Никита.
– Эх, мэргенушко! Я ж бессмертный, – раздался слабый смешок. – Меня не больно-то сотрешь! Вот разве что пальнешь пулей наговоренной, чертополохом жженым окуренной… Будем уповать, что никто не додумается. Послушай, добрый молодец, я пред тобой сильно виноват… и дзё комо тоже виноват. Мы ведь почему оплошали?
Домовой вдруг умолк.
– Чей наследник? – настороженно спросил Никита.
– Много будешь знать – скоро состаришься! – буркнул дедка. – Заболтался я не в меру, а надо дело делать. Ты только не бойся, мэргенушко! Сейчас я живенько… Ой, беда, не успел! Не успел!
Что-то сильно, резко прошумело за окном. Затрещали деревья, взвыл ветер. Лунный свет стал ослепительным, как будто в окно лупили прожекторы.
Внезапно Никита почувствовал: какая-то неведомая сила приподнимает его над лавкой.
Домовой жалобно запищал, заохал.
Что-то зашуршало – это шкуры, на которых раньше лежал Никита, соскользнули на пол.
А он так и остался висеть над лавкой, изумленно тараща глаза.
Серая кошка опрометью кинулась из угла, в котором таилась, к двери.
Но добежать не успела!
Одна из шкур – волчья – поднялась над полом и метнулась к кошке. Поддела ее когтистой лапой, да так, что бедная животина с жалобным мявом взлетела в воздух, а потом тяжело плюхнулась на пол. Шкура немедленно начала перекатывать ее по полу лапами. Кошка шипела, пыталась отбиваться, царапала шкуру.
И тут возле лавки завозилось что-то еще, а потом поднялось – большое, бурое… Медвежья шкура!
От ее пинка кошка звучно влипла в стену. Избушка вроде бы даже зашаталась.
– Охохонюшки, помилосердствуй! – жалобно взвизгнул домовой. – Прости, хозяин горы и леса, прости!
– Вон отсюда! – проревел чей-то голос, и дверь распахнулась.
В лунном свете был виден какой-то серый комок, вылетевший из дома, плюхнувшийся на крыльцо и с кряхтеньем и оханьем покатившийся словно колобок вниз, под берег.
Выходит, зря домовушка храбрился…
Никита задергался, пытаясь разорвать оцепенение, опуститься на лавку, встать, но ничего сделать не смог.
– Сиди и жди, сколько раз говорить! – раздался злобный рык за окном. – Не то напущу на тебя ихаксу – коровью шкуру!
И тут Никита увидел, как из угла выползает, медленно разворачиваясь, коровья шкура, которую он туда засунул.
Белесая, до проплешин вытертая. Без копыт, без головы, гулко скрежещущая, будто жестяная, она медленно надвинулась на Никиту и вдруг испустила хриплое мычание.
Жуткое, омерзительное – и в то же время издевательское…
Никита обмер. Волосы встали дыбом, аж кожа на голове натянулась!
Ихакса довольно хрюкнула, словно принадлежала не корове, а свинье, а потом все три шкуры вывалились на крыльцо. Дверь за ними захлопнулась – и Никита, словно
– Жди! – проревело за окном. – Уже скоро!
И пошел, пошел в тайгу, в даль дальнюю гул-треск, постепенно затихая, словно кто-то уходил прочь от избушки, поколачивая по стволам деревьев дубинкой.
– Мамочка! – простонал Никита. – Что же это делается? Когда это кончится? Кто мне может все это объяснить, я же ничегошеньки не понимаю!
Ответа не было.
Тогда Никита улегся на непокрытую лавку, снова свернулся клубком и опять чуть слышно забормотал:
– Гаки, намочи горо! Гиагда горо, чадоа!.. Ворон, до моря далеко! Пешком далеко, а я уже там!
И пусть не сразу, пусть не скоро, но мамина песенка все же опять помогла ему уснуть.
– Ты еще долго дрыхнуть собираешься?
Никита привскочил на лавке и ошалело огляделся.
От ночи и следа не осталось! Веселые пылинки толпились в утренних солнечных лучах, пронизавших избушку.
А напротив Никиты на сундуке сидел человек.
Не домовой, не дзё комо, не шаман, не ворчунья Сиулиэ!
Самый обыкновенный человек… В высоких шнурованных ботинках на толстой подошве, в которых удобно ходить что по тайге, что по дороге. В пятнистых штанах с множеством карманов. В столь же многокарманном стеганом жилете поверх серого свитера. На широком надежном поясе были прилажены ножны: из них торчала костяная рукоять охотничьего ножа.
Лицо незнакомца было красивым, смуглым, с прищуренными карими глазами. Возле глаз залегли морщинки. Волосы смоляно-черные, а вот в бородке и усах там и сям белели седые волоски.
Да-да! Возле его рта аккуратной подковкой лежали усы, а подбородок окружала курчавая бородка.
Как ни был ошарашен Никита, он сразу смекнул, что перед ним тот самый бородатый чужак, которого ему велел ждать черный шаман.
Хотя нет, шаман говорил просто про чужака. Бородатым его назвала Сиулиэ.
Да какая разница? Главное, что он появился – этот человек, который выведет Никиту из тайги! А как его называют местные обитатели – не столь важно!
– Ты кто? – спросил гость. – Откуда здесь взялся? Явно не абориген. По-моему, я тебя где-то видел… Нет, не помню! Честно говоря, я даже предположить не мог кого-то здесь встретить! Как ты сюда попал?!
– Меня зовут Никита Зеленин, – начал Никита. – Я из Хабаровска.
Представиться – это оказалось самое простое. А вот объяснить, как сюда попал…
Никита замялся, не зная, с чего начать, однако незнакомец не дал ему договорить. Лицо его стало изумленным:
– Никита Зеленин?! Погоди… вот же черт! Ты – сын Улэкэн! – Он несколько раз кивнул, словно подтверждая свои слова. – Как же я сразу не догадался! Вы же с ней одно лицо, только у тебя глаза шире и нос картошкой – в отца.