Большая книга женской мудрости (сборник)
Шрифт:
И все погасло, как будто ничего и не было.
5. Нелюбимая
Во сне он подумал: почему так тянется этот неуютный пустой сон, где гуляют сквозняки среди оголенных деревьев…
И день осознавал себя в новой яви непредвиденно длинно. С самой первой минуты пробуждения уже надоев.
Шлепание тапок
Виктор Семенович ждал терпеливо и мучительно, пока она уйдет на работу, закрывал глаза, точно спит. Пух еще хлопала дверьми шкафчиков, что-то собирая, скрипела выходной дверью, потом лязгала мусорным контейнером. Точно вытягивая жилы, целую вечность подымался с первого этажа лифт. Двери открылись. Груз с Пухом вызвал характерный звук осевшей тяжести. Двери закрылись. Лифт, судя по звукам, стал спускать тушу с Пухом вниз. Он слышал – там внизу двери снова открылись, и она вышла. Уф!
Нет. Надо убедиться, что ее не будет в этом дне.
С 16 этажа тушка с Пухом казалась круглым клубком непричесанной шерсти. После того, как Виктор Семенович ушел от жены, отдав ВСЕ, его приютила тетка. Ему пятьдесят. Ей шестьдесят. Не большая разница для «хрущевки»! Нет. У него, конечно, постоянно были разные дамы. И Пух – Пульхерия Петровна – об этом знала. Звала к телефону. Но после того, как Виктор Петрович уходил в очередной запой и ему нужна была женщина, он пользовался услугами Пуха.
Сожительство с собственной теткой его угнетало. В пьяном угаре все казалось хорошо. А наутро – противно – аж с души воротило!
До чего он дошел! Тьфу ты! Мерзость и пакость! Это она, старая ведьма Пух – она одна радуется, что Виктор вчера снова сорвался, напился один в ветряном осеннем парке прямо на желтой листве. Что впереди? Опять месяц запоя? Опять уволят с работы и искать другую?
Да, где же Пух оставила опохмелку?
Все спустила в мусоропровод – старая вешалка! И денег ни копейки под графином нет…
Злой и небритый Петрович вышел во двор. На работу идти не хотелось. Надоело. Чувствовал, как бывало часто, – закручивает его тяга в беспросветное НИЧТО, где царствует сплошной ОПОФИГИЗМ!
Виктор направился в тот же парк, искать те же листья. Но, видимо, вчера их сжег дворник. Деревья стояли голы и босы. И между ними двигалась в ветер от ветра осенняя плиссированная морось.
Набрав номера нескольких дружков, понял, что они не займут. Хотелось зашвырнуть мобильник в одну из куч пепла, оставшихся от желтой листвы. Но вместо этого стал перебирать кнопки, авось найдется еще кто-то, кто никогда не занимал и не знает, что Виктор и отдавать не собирается и не отдаст, ему бы только выпить… Кнопки кончились и понеслись по новой. Нет, эти жлобы не займут. Может в книжке что отыщется?
Записная книжка выпала из рук корешком вниз и открылась на странице с буквой «С».
Сонька! Его любимая когда-то, боготворимая им Сонька была перечеркнута до разрывов в бумаге по косой и по прямой и всяко: десятки раз еще пять лет назад.
Сонька?
– Да, Вить, – как ни в чем не бывало, ответила Софья.
– Вот соскучился, решил позвонить. Может, встретимся.
– Нет. Не встретимся. На сегодняшний день у меня другие планы.
Как-то прокололо всего от этих слов. Каждую молекулу. Виктор, задыхаясь, начал выкрикивать обидные слова:
– А ты забыла, Софьюшка, как я тебе душу всю до капли отдавал? По первому твоему зову бежал, как собака?
– А ты забыл, как под забором валялся, и я тебя тащила, а потом меня за это с работы уволили? – возлаяла в ответ, ничуть не стесняясь своей визгливости, Софья.
– Я на тебя двадцать лет, как раб последний спину гнул! Все тебе оставил!
– Я тебя не просила!
– Машину, гараж, лицо тебе новое сколько делали? Пластических операций? Все ради твоей сцены!
– Ты еще в этом упрекни! Жизнь ты мне всю испортил! Не звонил тыщу лет. Что трезвонишь спозаранку? Кровь пить некому?
– Я вернуться хотел. А ты…
– Да кому ты нужен? Что ты мне можешь дать, кроме проблем?
– Себя. Любовь свою! Разве она ничего не стоит?
– Любовь вообще ничего не стоит, если она не подкреплена знаком доллара!
Телефон отключился.
Мобильник полетел все-таки в кучу с пеплом. Книжку ждала та же участь. Виктор начал топтать их ногами, приговаривая:
– Мразь! Мразь! Мразь! Чтоб ты сдохла там, сволочь! Артистка хренова!
Потом, видимо, его посетила новая мысль. И он начал откапывать из грязи мобильник, дрожащими руками очищать от грязи кнопочки. Хотелось добавить что-то обидное и как нельзя уместное именно в эту минуту, чтобы потом уж точно мобильник зарыть, захоронить! Закопать навеки вечные. А книжицу проклятую с телефоном Соньки разодрать на мелкие-мелкие клочья и спалить в дымящихся пеплом осенних листьях!
Тут вдруг по лицу прошла дикая судорога. Мышцы перекосило. Подвернулась нога.
– И-ееее! – только и успел выкрикнуть Виктор Петрович проходящему дворнику, и упал навзничь.
…
– Тыыыы пь-иии-хооо-ди, – учился он заново говорить в больничной палате после инсульта, – когда врач держала телефон возле его головы.
– Кашки принести? – спросила заботливо Пух. – Кашка манная, твоя любимая…
– Пь-иии-не-си! – получилось у Виктора.
Минуты без Пуха в переполненной вонючими умирающими стариками палате четвертого этажа казались долгими и утомительными своей бесконечностью.
А потом еще наступил тихий час. Но вот краем уха Виктор услышал открывание дверей там, где-то под ним, глубоко внизу, точно гостья ехала из ада. Он ждал свою гостью. Точно вытягивая жилы, целую вечность опускался к ней откуда-то с неба лифт. Двери открылись. Груз с Пухом вызвал характерный звук осевшей тяжести. Двери закрылись. Лифт, судя по звукам, стал подымать тушу с Пухом вверх. Он услышал – здесь, на его этаже двери снова открылись, и она вышла. Уф! Нет. Надо приподняться на подушке и убедиться, что она будет сегодня в этом новом дне.