Большая пайка
Шрифт:
— Что он с ними делает? — раздраженно спросил Муса. — Я ему в Штаты дал семь штук, сейчас к самолету три отправил. Теперь еще шесть. Что я их — печатаю, что ли?
Мария одолжила тысячу у Сысоева, доложила еще тысячу своих и только тогда добралась до записки. Каракули шефа она умела разбирать лучше других, но иногда платоновский почерк ставил в тупик даже ее. С огромным трудом Марии удалось понять, что Платон поручил ей срочно купить большой шелковый платок от Диора, лучше с геометрическим рисунком, маленькую черную дамскую сумочку — самую дорогую, какая попадется, —
Однако самая первая строчка в списке поставила ее в тупик. Мария крутила записку и так и эдак, подступалась к ней с увеличительным стеклом, и лишь за два часа до появления Платона, когда все остальное было уже куплено, а от шести тысяч осталось долларов триста, она поняла, что загадочная строчка расшифровывалась как «Белый Пьеро. Печальный».
С Крымского моста машина долго тащилась до центрального офиса, преодолевая многочисленные пробки. Мария сидела на заднем сиденье, обложившись пакетами, и курила одну сигарету за другой. «Мерседес» Платона сразу же бросился ей в глаза, как только она въехала во двор.
— Давно приехал? — спросила она у девочек, войдя с пакетами в приемную.
— Минут десять назад, — хором ответили девочки. — Уже два раза о тебе спрашивал.
— Как он?
— Вроде ничего. Веселый.
— У него есть кто-нибудь?
— Цейтлин был. Но уже вышел. Сейчас один. Мария постучала и вошла в кабинет.
— Привет! — радостно встретил ее Платон. — Слушай, мы классно слетали!
Сейчас начнется просто новая жизнь. Вот только Ларри вернется… Как здесь дела?
— Все тихо, — официальным голосом сказала Мария. — Вам сегодня звонили из приемной Черномырдина. Два раза. И от Шохина. Просили перезвонить.
На лбу Платона прорезались две глубокие морщины, он о чем-то задумался, потом решительно тряхнул головой.
— Понял. Я знаю, в чем дело. Сейчас свяжусь. Соедини меня быстро с Ларри Погоди, — остановил он Марию. — Ты купила, что я просил?
Мария выложила свертки на стол. Платон развернул шарф, долго рассматривал, потом просиял:
— Как раз то, что нужно. Отлично! Отлично! Положи это отдельно, надо будет отправить. Я скажу адрес.
Парфюмерный набор и сумочку он оглядел мельком и сгреб в ящик стола.
— А это что?
Увидев Пьеро в белом балахоне, с наведенными черным углем тонкими бровями, Платон явно растерялся и замер, почесывая голову. Потом на лице его постепенно обнаружилось понимание. Он покосился на Марию, продолжавшую стоять рядом со столом.
— Ты видишь, какой я гад? — сокрушенно спросил Платон. — Просто последняя скотина. Обиделась?
— Почему же я должна обидеться? — тихо сказала Мария. — Наоборот даже. Все в порядке. Большое спасибо. Можно забрать?
Печальный Пьеро в белом балахоне вызвал у обитательниц приемной сплошной восторг. Мария решила не брать куклу домой. Она определила Пьеро место на мониторе своего компьютера.
Окончательный расчет
…Одной из самых сильных черт папы Гриши было то, что он умел держать удар. Выждав три дня после памятной встречи Ларри, нотариуса
— Здравствуй, Ларри, — сказал папа Гриша, заслоняя собой дверной проем.
Ларри выбрался из кресла и, раскрыв объятия, зашагал навстречу папе Грише.
Они долго обнимались, похлопывая друг друга по спине, наконец разъединились, и папа Гриша, продолжая держать широкие ладони биндюжника на плечах у Ларри, стал пристально всматриваться ему в лицо.
— Удивил, — прогудел он. — Просто удивил. Как родному тебе скажу — мне эта история с СНК с самого начала не показалась. Я уж и директору говорил сколько раз — мы ведь одна команда, негоже так-то… Ну да это потом. Расскажи, как вы это сделали.
— А что такого? — ответил Ларри, не делая попыток освободиться. — Нам же рассчитываться надо было Вот и подвернулся вариант.
— Так что же, Платон, выходит, больше в «Инфокаре» не акционер?
— Сейчас нет, — подтвердил Ларри. — Но он ведь это для нас всех сделал…
Я так думаю — я ему немножко своих акций продам. Или подарю, Ну а остальные — это уж как получится. Правильно будет?
Папа Гриша закивал головой.
— Дорогой ты мой человек! Как ты здорово придумал! У него сколько было?
Шесть процентов? Я ему тоже часть отдам. И директор отдаст. Кто у нас там еще?
Ларри промолчал. Это имя папа Гриша должен был назвать сам.
Но папа Гриша не спешил.
— У тебя вроде бы всего два процента? — то ли спросил, то ли уточнил он. — Сколько же ты ему отдашь?
Ларри пожал плечами.
— Я так думаю, что отдам один и восемь, — сказал он. — Это будет правильно. Он заслужил.
— И у тебя всего ноль два процента останется? Ларри кивнул и взглянул из-под густых бровей.
— Значит, и нам в такой же пропорции отдавать? Наклонившись к телефону, Ларри скомандовал:
— Чаю принеси. С лимоном. И бутербродов.
Потом выпрямился и выжидательно посмотрел на папу Гришу.
— У меня восемь процентов, — задумчиво произнес папа Гриша. — И у директора тоже. Значит, если в той же пропорции, то… Погоди, погоди… Это значит, я отдаю семь и два… И директор — семь и два. Всего получается четырнадцать и четыре, да твоих один и восемь… Дай-ка калькулятор. Так! Всего получается шестнадцать и два? Не понял.
Ларри раздвинул желтые усы в широкой улыбке.
— А что тут понимать? У нас перед Заводом был большой долг. Не у меня лично, не у вас, не у Платона. У «Инфокара». Теперь долга нет. Это все он придумал. Опять же — не я, не вы, не директор. Я это так оцениваю. А вы…
Он оставил многоточие висеть в воздухе.
Папа Гриша немного помолчал, размышляя, потом сказал:
— Договор есть?
— Есть.
Ларри небрежно толкнул синюю папку, которая проскользила по столу в сторону папы Гриши. Тот открыл папку, достал договор, внимательно прочитал, вынул из внутреннего кармана пиджака толстую авторучку и размашисто расписался в двух местах.