Большая скука
Шрифт:
Удаляюсь еще примерно на километр, и передо мной вырастает какой-то старый барак или, скорее, остатки барака. Постройка едва держится на прогнивших столбах, но имеет бесспорные преимущества со стратегической точки зрения. Своей тыльной стороной она выходит на берег канала, а с передней можно наблюдать всю окрестность, что позволяет еще издали заметить человека, которому пришло бы в голову проинспектировать этот барак. В то же время, выворотив из стенки одну-две доски, я могу в две секунды достичь канала и притаиться где-нибудь в кустарнике.
И поскольку местность пустынна, а у меня самого особых дел нет, я вытягиваюсь в низком ивняке возле барака
Вероятно, было бы умнее начать не с духовной пищи, а с бутерброда, потому что по прочтении газетной статьи я сразу лишаюсь аппетита. «Прочтение» – быть может, слишком сильно сказано, потому что датским я не владею. Однако нескольких знакомых cлов, встретившихся в репортаже, для меня вполне достаточно, чтобы понять все его содержание. Это «убийство», «вокзал», «маузер», «порт», «волво» плюс собственные имена – названия улиц, где я снимал мансарды, фамилия жертвы и, естественно, фамилия самого убийцы.
Вчера вечером, после того как я уложил на свою кушетку Уильяма Сеймура, я сел в «волво», чтобы уехать как можно дальше от места драмы. Определенные соображения побудили меня умчать к порту; там, за доками для товарных судов, я и оставил свою колымагу. Ее так или иначе пришлось бы бросить. Обнаруженная здесь машина могла натолкнуть преследователей на мысль, что я сумел улизнуть из города с помощью какой-либо лодки.
По-видимому, этот момент моей истории излагается в том абзаце, где встречаются слова «порт» и «волво». Что касается других мест хроники, то в них, вероятно, пересказывается в той или иной форме сфабрикованная моим «другом» версия о ликвидации Коевым Тодорова.
Два обстоятельства во всем этом заслуживают особого внимания. Первое: Сеймур уже осуществляет свои угрозы. Второе: тот факт, что эта насквозь лживая сенсация нашла место в печати, свидетельствует о том, что «команда» пустила в ход решительно все, лишь бы воспрепятствовать моему выезду из страны.
Однако нет худа без добра, в итоге раздумий я прихожу к утешительному выводу, и это частично возвращает мне аппетит и помогает справиться с одним из бутербродов. Из этой же публикации Центр сегодня же узнает о том, что меня постигло, и примет соответствующие меры.
Следовательно, в ближайший вторник человек в клетчатой кепке появится у входа в «Тиволи» и принесет мне спасение либо в виде нового паспорта, либо в виде чего-то другого, что позволит мне беспрепятственно выбраться из Дании. Задача теперь одна – уцелеть до следующего вторника. Притом остаться на свободе.
Но чтобы уцелеть, надо прежде всего как можно реже маячить в городе. Конечно, Копенгаген город большой, в нем почти полтора миллиона жителей, однако в нем и полиции хоть отбавляй, не говоря уже о людях Сеймура. Если судить по напечатанной в газете фотографии, мне совершенно незнакомой, меня в эти дни не раз снимали скрытой камерой, и службы, которым поручено разыскивать меня, вероятно, располагают богатым визуальным материалом, дающим представление о моей фигуре, осанке, походке, физиономии. Притом эти службы прекрасно понимают, что человек, оказавшийся в моем положении, первым делом позаботится об изменении внешности, так что мой комбинезон едва ли помешает опознать меня.
Конечно, факт, что какой-то никому не ведомый иностранец застрелил другого никому не ведомого иностранца, – настоящая находка для журналистов, если не имеется более важных новостей, только вряд ли этот факт расшевелит датскую полицию. И все-таки в первые дни по крайней мере такие места, как вокзалы, аэродромы,
Лежа в низком ивняке, обдумывая все это, я начинаю сожалеть, что не воспользовался своей прогулкой к автобусной остановке, чтобы запастись провизией и тем самым избавить себя от необходимости лишний раз вылезать из барака. Хорошо, однако, что у меня есть еще два бутерброда. Двух бутербродов вполне достаточно, чтобы пробыть здесь до завтрашнего вечера. А там видно будет.
Весь следующий день проходит в раздумьях и дремоте под убаюкивающую дробь дождя. Теплое солнце, столь редкое в этих местах, уступило место иным, менее приятным атмосферным явлениям. Не встречая никаких естественных либо искусственных преград, ветер гонит по небу черные как ночь тучи и подметает потемневшую от влаги равнину, а косой дождь хлещет своими струями раскисшую землю, взъерошенный ивняк и бурлящие желтые воды канала.
Что касается дождя, то у него достаточно широкое поле деятельности и в моем скромном убежище. Вода течет через бесчисленные дыры в крыше, а ветер дует через бесчисленные щели в стенах – словом, обе эти стихии бесцеремонно встречаются у меня на спине.
Воспользовавшись какой-то ржавой жестью и двумя прелыми досками, я сооружаю в углу барака нечто вроде навеса, чтобы хоть как-то защититься от сырости. Значительно больше забот доставляет мне холод. Радио я не слушаю; на сколько понизилась температура, мне неизвестно, однако, если судить по тому, как меня трясет, ртутный столбик должен быть сейчас ниже нуля. Я стараюсь не думать про теплый свитер, оставшийся в моем чемодане, потому что от таких мыслей обычно начинаешь дрожать еще больше. Мое внимание задерживается на «Экстрабладет». Набравшись мужества, я стаскиваю комбинезон и обкладываю себя листами газеты, затем снова его надеваю и уже немного погодя с удовольствием устанавливаю, что по моему телу разливается приятное тепло. Этот фокус с газетой я много лет назад усвоил от Любо Ангелова, когда холодной осенью в Пиринском крае мы переходили ночью ледяной поток.
Я съедаю еще один бутерброд. Высохшая булочка вместе с теплом, полученным от «Экстрабладет», оказывают на мой организм такое благотворное действие, что я, несмотря на дождь и ветер, погружаюсь в спокойную дремоту. Но она спокойна лишь до тих пор, пока я не очутился перед кабинетом генерала.
Дверь кабинета чуть приоткрыта. Наверно, секретарша забыла закрыть. Так или иначе, дверь приоткрыта, и я слышу, как мой шеф беседует с Бориславом:
«Надо было тебя послать в Копенгаген, а не Боева. У Боева были нелады с Тодоровым, вот он и воспользовался случаем, чтобы свести с ним счеты».
«Каким способом?» – спрашивает Борислав, будучи, видимо, не в курсе дела.
«Простейшим…» – отвечает генерал.
«Подумаешь, ликвидировал негодяя!» – пытается оправдать меня Борислав.
«Кто бы он ни был, негодяй, нет ли, но устраивать самосуд оперативный работник не имеет права, – сухо замечает генерал. – За самоуправство полагается платить. Боеву тоже будет предъявлен счет».
«Но мы должны его спасти!» – восклицает мой друг, забыв о субординации.
«Сделаем, что сможем, – говорит генерал. – Только удастся ли… Я не всемогущ…»