Большая судьба
Шрифт:
– Жаль, - тихо обронил Лисенко.
– Золото многих губит.
– Он опустил голову, вздохнул: - А всё же человечество любит золотой блеск...
Костер догорал; раскаленные угли подернулись пеплом.
– Пора спать, - сказал Аносов и встал. Укладываясь в палатке на ночлег и прислушиваясь к неугомонному шуму реки, Павел Петрович сказал:
– Погоди, мы тебя успокоим. Вот пройдут талые воды, и ты смиришься...
Через три недели, исследуя русло Ташкатургана, геологи в урочище Андреевском открыли богатую золотую россыпь.
Аносов
"Найдено настоящее золото... Добыта тайна великого Полоза - вешнего Ташкатургана".
Аносов просиял: он радовался не столько находке, сколько предприимчивости Лисенко.
"Всё, к чему прикасается его рука, принимает вдруг романтический вид. Веселая душа!" - по-отцовски ласково подумал он о геологе.
Андреевский прииск оправдал надежды: из девяноста трех тысяч пудов золотоносного песку извлекли два пуда двадцать девять фунтов золота!
Нет-нет да и попадались увесистые самородки.
Однажды загремели валдайские колокольчики и у опушки леса на глухом извилистом тракте показалась тройка.
– Гляди-ко, сам Павел Петрович едет, - сказал один из старателей, жилистый старичок Митрошка.
Не прошло и десяти минут, как тройка оказалась у прииска. Ямщик разом осадил коней; из коляски вышел Аносов.
– Здравствуй, Митрий Иванович, - поздоровался Павел Петрович со стариком.
– Кстати встретил тебя.
Глаза старателя осветились приветливым огоньком. Маленький, крепенький, как гриб боровик, он стоял перед начальником горного округа и выжидательно смотрел ему в лицо. Подошел Лисенко, Аносов крепко пожал ему руку, потом сел на колоду в густую тень березы, утер пот и указал на место рядом с собой. Лисенко устроился на бревне, а Митрошка опустился на траву, подвернув по-татарски ноги.
– Вот что, Иванович, человек ты бывалый, разное видел на своем веку, немало золотого песку пропустил через свои руки, - спокойно начал Аносов.
– Вот и скажи мне по совести, много у нас из-под носа уходит золота?
Митрошка вздохнул, глаза его стали лукавыми.
– Это как тебе сказать, Петрович, - со смешком в голосе ответил он. Не пойман - не вор...
– Я совсем о другом, - перебил его Аносов.
– Не о хищениях.
– А о чем?
– поднял удивленные глаза старатель.
– Давно мы золото моем, а хорошо ли? Сколько золота в песке остается?
– Бог его ведает; надо думать, поболе, чем намываем. После нас тут проходят с лотками и тоже свое находят, - пояснил Митрошка.
– То-то и оно, - вымолвил Аносов и, обратясь к Лисенко, добавил: Подумайте, сколько силы человеческой зря теряется! Жаль, очень жаль. Надо подумать над тем, как побольше извлекать золота.
– Но мы и так намываем немало! Мне кажется, это предел, - возразил инженер.
– Впрочем...
– Вот именно - впрочем; надо найти свое, новое!
– загораясь, заговорил Аносов.
–
Брови старика-старателя полезли кверху, губы задрожали в беззвучном смехе:
– Да где это видано, батюшка! Ты хоть людям о том не говори...
Аносов поднялся, лицо его стало суровым:
– Ну, коли так, Митрий Иванович, поедешь со мной и сам будешь делать то, о чем я сказал!
Митрошка взмолился:
– Освободи, сударь...
– Нет, нет, - отверг его просьбу Павел Петрович.
– Полезай в дрожки, поедем!
Кряхтя, Митрошка взобрался на сиденье.
– А вы тоже над моими словами подумайте, - крикнул Аносов инженеру.
Заклубилась пыль. Жарко припекало солнце. Старатель беспокойно задвигался на сиденье.
– Ты угомонись, от меня не уйдешь! Опыт мне твой нужен! Ты, да я, да Швецов - увидишь, что сделаем!
– сказал Павел Петрович и весело засмеялся...
Примчались на Николае-Алексеевский рудник. Добыча золота была там скудная. Горы песку промывали на вашгерде, и в результате каторжного труда в лотке задерживались лишь жалкие крупицы золота.
Митрошка встрепенулся.
– Вот она правда, Петрович. Сам видишь: золото моем - голосом воем...
– Погоди, братец, - остановил его Аносов.
– Вот тебе задача. Отбери десять тысяч пудов золотых песков да перемешай. Будем пытать песок, что он скажет?
Поставили палатку, и Павел Петрович устроился в ней. Ранним утром, когда густой туман клубился в долине, он со старателями принимался за работу. Митрошка на глазах преображался. Его большие корявые руки легко и быстро справлялись с любым делом. На приисках всё было ему знакомое, родное. Работал он с песней. Как веселый воробей, он порхал по отвалам, управлялся с корытами, с ручным вашгердом. Потряхивая лотком, он пел:
Таракан дрова рубил,
Себе голову срубил,
Комар воду возил,
В грязи ноги завязил... Эх!..
Глядя на проворные, легкие движения старателя, Аносов удивлялся: "Сколько же силы и проворства в нем? И весел, как щегол!".
Рядом с Митрошкой в мыслях инженера вставал строгий, с иконописным лицом литейщик Николай Швецов.
"И тот, и другой - разные люди, а работе всё отдают!
– думал Павел Петрович.
– Для обоих труд не проклятие, а радость. Работают, как веселую игру ведут".
Поздно вечером, когда все старатели разбрелись по баракам, Митрошка вертелся у костра. Стряпухи налили ему в чашку хлёбова, досыта накормили и ласково уговаривали:
– А ты допой нам песню свою...
Старатель огладил бороденку, лукаво подмигнул женщинам:
– Будь по-вашему, сизокрылые.
Аносов, лежа в палатке, прислушивался к пению старика и удивлялся его неугомонному характеру. Митрошка бойко, разудало распевал:
...Вошка парилась,
Приушмаривалась.