Большая судьба
Шрифт:
"Успех наш кроется в чистоте графита, в методе охлаждения и кристаллизации; надо отыскать хороший графит! Отыскать у себя, на Урале!".
Ему вспомнился охотник Евлашка. После завтрака он распорядился запрячь коней и поехал отыскивать следопыта.
Охотник жил на окраине Демидовки в маленькой ветхой избушке. Он только что вернулся с охоты. Две яркие шкурки лис-огнёвок висели на шесте. Пушистые, красивые, они сразу привлекли внимание Аносова.
– Что, хороши?
– свесив лохматую голову с полатей, спросил дед. Вспомнил всё-таки, Петрович, старика.
– Слезай да поговорим, - сказал Аносов.
Охотник, в одних портах и рубахе, легко соскочил вниз. Сутулый, широкоплечий, он еще был силен. Пытливые глаза из-под нависших кустистых бровей уставились на Аносова.
– Ты что-то, батюшка, стареть стал, - вымолвил он, с тревогой оглядывая нежданного гостя.
– Зато ты по-прежнему молодец!
– Эх, милый, - весело ответил дед, - одна голова не бедна, а бедна, так одна! Что мне, Петрович, станется, я еще потопаю по земле!
– Он присел на скамью и пригласил Аносова: - Садись рядком, потолкуем ладком! Прости, угостить нечем: один квас да мурцовка.
Старик выглядел бодрым; Павел Петрович положил ему на плечо руку:
– Рад, что ты здоров. Дело к тебе есть, отец. Сказывали мастера, что ты залежи графита знаешь. А без него всё наше дело с литейщиками стало. Помоги, друг!
Охотнику было приятно, что о нем вспомнили. Он лукаво подмигнул:
– Вишь, и Евлашка понадобился. Что же, Петрович, помогу. Есть на примете одно местечко. Сведу тебя, сам увидишь: есть там камушки, писать ими можно...
Сборы были недолги. Евлашка забросил за плечо старенькое ружьишко, и они вышли на улицу, посреди которой, побрякивая колокольчиками, нетерпеливо поджидали лошади.
– Место, куда я тебя повезу, - сказал дед, - еще господину Татаринову я показывал, да так о нем и позабыли.
К вечеру Аносов с дедом Евлашкой добрался до озера Большой Еланчик, расположенного к югу от Миасса. Стаи уток и гусей носились над камышами. Подъехали к берегу и остановились. Кругом немая тишина. По широкой озерной глади нет-нет да и пробежит шаловливый ветерок. От его легкого дуновения на воде ерошились серебристые чешуйки, и на секунду-другую зеркальная гладь рябилась. Аносов вздохнул полной грудью.
– Что за приволье!
– восторженно сказал он и загляделся на просторы. Рядом большие плёсы, курьи, мысы, заросшие густым тальником. Безоблачное безмятежное небо глядится в глубину озерных вод.
Оставив лошадей на дороге, они пошли по берегу. Под ногами шуршала мелкая галька.
– Где же это заветное место?
– пристально посмотрел на деда Аносов.
– Да оно перед нами, Петрович. Глянь-ка на галечку!
Павел Петрович набрал горсть темных камешков. Они были жирны на ощупь, пачкали ладонь.
– Графит!
– изумился Аносов.
– Настоящий графит!
Однако темных камешков на берегу оказалось не так уж много. Они набрали мешочек, отнесли и положили в экипаж. Аносов долго бродил по берегу, всматривался в породы, небольшим шурфом углубился в отмель. Перед ним раскрылась жила, которая круто уходила
Солнце незаметно опустилось за горизонт, по воде пошли красноватые отливы зари. Постепенно они переходили в нежно-синие, гасли, наступали сумерки. В тишине теплого вечера рождались звуки, полные своеобразной дикой прелести: заскрипел коростель, где-то завела свою незатейливую песенку болотная курочка, посвистывали запоздавшие на ночлег кулики. В глуши тростников закрякала потревоженная утка...
Взошла луна. Нежный зеленоватый свет превратил всё окружающее - и озеро, и рощи, и дальние горы - в сказку. Всё выглядело загадочным и было полно прелести.
– Тут бы заночевать, да торопиться пора, - с сожалением обронил Аносов...
– Ну, дед, тронулись!
Евлашка сел за ямщика, тряхнул вожжами и кони, фыркая, побежали от озера, которое всё лучилось и переливалось под ярким месяцем...
...Снова Аносов приступил к опытам. Прошли плавки сто двадцать вторая, сто двадцать третья, четвертая, пятая. Опыты проходили с переменным успехом. После отдыха приступили к сто двадцать восьмому опыту. Швецов сосредоточенно закладывал в тигли железо и графит. На душе было тяжело: уходили силы, годы, а всё-таки тайна ускользала. Аносов устроил себе постель в цехе и на час-другой ложился там отдыхать.
Однажды на завод пришла Татьяна Васильевна, робко остановилась у двери литейного цеха и молча наблюдала за мужем. Потный и перемазанный, он пристально следил за тиглями. Она не решилась отрывать мужа от работы. Так же неслышно, как появилась, молодая женщина исчезла.
Павел Петрович последние дни находился в напряженном состоянии. Когда ковали сплав, у него дрожали руки, хотя кузнецы исправно делали свое дело. С трудомом дождался конца испытаний, и сразу у него отлегло от сердца. В журнал в этот день занес: "Ковалось хорошо, узоры хорасана. На клинке сохранились такие же узоры. Грунт темный, с синеватым отливом. В закалке крепче литой стали.
Из сих опытов следует, что совершенство булата, при одинаковых прочих обстоятельствах, зависит от совершенства графита или от чистоты углерода".
Подошел Новый год. Встречали скромно, в семье. Татьяна Васильевна ходила вокруг празднично убранного стола и по-девичьи радовалась:
– Сегодня ты весь вечер дома. Приласкай детей. Боже мой, посмотри, как быстро растут они!
На высоких стульях восседало буйное молодое племя. Дети радостно смотрели на отца и думали: "Когда же сегодня зажгут елку?".
Около полуночи наступил веселый праздник. Аносов вместе с детьми резво прыгал вокруг елки. Сияли сусальные звёзды, блестели позолоченные грецкие орехи.
– Папа, - закричала маленькая Аннушка.
– Из чего делают порошок, которым золотят игрушки?
– Хотите, я расскажу вам про один волшебный камень, и тогда вы будете многое знать?
– раскрасневшийся Павел Петрович выжидающе уставился на детей.
Все захлопали в ладоши, а Татьяна Васильевна предложила:
– Усядемся под елочку и послушаем о твоем волшебстве.