Большая Тюменская энциклопедия (О Тюмени и о ее тюменщиках)
Шрифт:
Тут подпольщики и получают сведения о новом дьявольском замысле проклятого усача, который описан выше. Выход один: немедленно указанного ликвидировать.
3. Это почти невозможно. Есть отважные герои — Маршал Жуков, например, или тот же Н.С. Хрущев, — которые готовы пожертвовать собой, чтобы пристрелить или взорвать бешеного пса — но ни пистолет, ни взрывчатку в Кремль не пронести; а к тому же проклятый злодей везде, всегда и пожизненно пребывает в бронированном герметическом скафандре, полностью изолированном от внешнего мира, на верхней передней части которого из папье-маше выклеено лицо, которое известно всему миру по миллионам фотографий.
Ночью?
Но кровать, на которой
И, выходит, есть только один-единственный выход: смести все это с лица земли одним термоядерным ударом, вместе с, увы, городом Москвой, и всем, что в ней находится. Что и приходится осуществить, благо, Курчатов И., Королев С., Сахаров А., и прочие отцы советского ракетно-ядерного щита, конечно, будучи людьми культурными, не могут больше терпеть описанного злодейского беспредела. 5 марта 1953 года на месте, где стоял Кремль и шумел город Москва всплывает термоядерное облако.
4. Чтобы никто не догадался о происшедшем, Москвой называют маленький сибирский город на берегу реки Туры Тюмень, удостоенной этой чести за то, что именно здесь в 1941-44 годах хранилось чучело Ленина; силами миллионов заключенных ГУЛАГа, ударными темпами здесь строят Кремль, метро, ГУМ, ЦУМ, все прочие достопримечательности бывшей Москвы. Жителей бывшей Тюмени, нынешней Москвы, подвергают тотальной гипнообработке с целью убедить, что так всегда оно и было, и их город и есть Москва; в условиях сплошного контроля за информацией это не составляет никакого труда. Еще легче во всем этом убедить жителей остального СССР, которые режимный город Москву видели только на фотографиях в «Правде».
Поселение же, возникающее на месте бывшей Москвы, называют, наоборот, Тюменью.
И так с тех пор оно и есть — что и составляет величайшую тайну истории СССР.
Проверить это, между прочим, очень легко.
Нужно взять стихотворения авторов, описывающих Москву до уничтожения и переноса в Тюмень, и убедиться: климат описываемого в этих стихах города ничего не имеет общего с климата того города, который фигурирует под именем Москвы в наши дни.
Февраль! Набрать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит, —
пишет, например, один из этих авторов по фамилии Пастернак в 1912 году. Или он же, в 1914:
Город, как болото, топок,
Струпья снега на счету,
И февраль горит, как хлопок,
Захлебнувшийся в спирту.
То есть, в подлинной Москве, нынешней Тюмени, февраль был весенним месяцем!
Чего в нынешней так называемой «Москве» отнюдь не наблюдается!
Так-то!
Будьте же бдительны, люди доброй воли!
***
Рассказ был придуман в конце 1980-х, да все мне было лень сесть его и записать. Вот, наконец, сделал это.
Конечно, все это сильно устарело: такое в Перестройку
А с другой стороны — сейчас оно уже опять актуально!
Сейчас, когда Сталин уже опять «фигура сложная, неоднозначная», теперь опять актуально взять, да и прямо сказать так, как оно на самом деле есть: вот нашли неоднозначность! Да обыкновенный чикатило, карлик-людоед, только поудачливей чикатилы ростовского.
Так я полагаю сегодня, 5 августа 1999, в четверг, в 16.12.
Метрополитен московский, его подземные тайны
Когда совсем уж я от жизни одурею,
когда вконец меня измает белый свет,
в метра в таинственное я спускаюсь подземелье -
люминесцентный вечно здесь рассвет.
Змеятся гладкие здесь трубы переходов,
в пространства властно неизвестные влекут,
неумолимый, как державинские оды,
подземный сей сомнамбулический маршрут.
Повсюду месмеризм здесь густой,
повсюду сумрак серебристый разлит;
сплошной везде забвения застой;
позорные здесь бляди всюду лазят -
пленяться всячески собой они манят!
осень 1989 — Тюмень
II
Найдись человек, который в начале 1980-х с особой тщательностью и с большой высоты начни вглядываться в броуновскую толчею людей, происходящую под землей, он мог бы заметить также и одно как раз антиброуновское поведение одной из тамошних человекомолекул.
Она, одна из этих частиц едет, допустим, по оранжевой ветке на север, являясь пьяной.
Она сидит, частица мужского пола, на сиденье заднего вагона, отнюдь не читая модную тогда книгу «Альтист Данилов», а закрыв глаза и погрузившись во внутренний космос.
Доехав до Медведкова, конечной станции, эта частица поднимается.
Изо всех сил стараясь идти ровно, дабы не привлекать внимание милиции и граждан, она поднимается на поверхность в сторону кинотеатра, название которого не помню, обходит его, попадая на огромный пустырь на месте какой-то заброшенной неизвестное количество лет назад стройки. Строительный мусор, ржавые трубы, битый кирпич и все прочее, занесенное снегом. Тогда она идет вглубь пустыря, эта человекочастица, садится там на обломок трубы, вытаскивает из этого обломка находящуюся в нем початую бутылку водки, а также и имеющийся там же стакан. Налив в него на полтора пальца, она опрокидывает ледяную водку вовнутрь себя, после чего сидит и курит сигарету «Стюардесса». Потом она опять наливает, и опять опрокидывает, после чего встает и идет обратно к метро. И спускается в его жерло, и опять с закрытыми глазами сидит и мчится со страшным железным воем и грохотом в сторону центра, пока не доедет, например, до станции Свиблово. Где опять выходит на поверхность, и повторяет ту же процедуру, только теперь не на пустыре, а просто в жилом дворе, и водку он достает не из обломка трубы, а из некоей щели меж двух гаражей. И опять спускается в метро, и мчится снова, закрыв глаза, назад, в Медведково, чтобы опять повторить этот циклический процесс, становясь подобным некоему алкоголесодержащему маятнику. Вечером с трудом, но изо всех сил стараясь идти ровно, она идет домой, являясь очень пьяным, с тем, чтобы утром встать с очень тяжелого похмелья, и начать повторять все сначала, только теперь не на участке Медведково — Свиблово, а на участке, допустим, Свиблово — Щербаковская.