Большая Засада

Амаду Жоржи

В первый день святой миссии брат Теун и брат Зигмунт решили составить общее мнение о жизни в Большой Засаде: исповедать грешников, узнать о положении дел с язычниками и моралью местечка. Желающих исповедаться, покаяться и получить отпущение грехов оказалось не много — отпущение грехов в устах брата Зигмунта фон Готтесхаммера, Молота Господнего, звучало как порицание и кара, — и потому братья пошли из дома в дом, от человека к человеку.

В жилище сеу Карлиньюша Силвы, где они остановились, брат Теун вернулся с сердцем, полным грусти, увидев Закон Божий в таком небрежении, — ах, несчастные бедняги! А Зигмунт, охваченный негодованием и ужасом, дрожал от священной ярости, увидев,

в какой мерзости пребывают эти отступники — проклятые безбожники.

Некрещеные младенцы, внебрачные дети, зачатые во грехе, пары, размножавшиеся, будто животные, без Божьего согласия и благословения, — разврат, преступность, невежество и небрежение по отношению к Святой Матери Церкви. Больше, чем ряд домов, построенных в центре селения — две улочки и один переулок, — было гнилое нагромождение глинобитных лачуг и соломенных хижин на Жабьей отмели. «Квартал потаскух» — так его называли сами жители своими развратными языками. О нем говорили с известной гордостью — еще бы, он был самым большим в этих краях.

На другом берегу реки, там, где выращивали все, что нужно для еженедельной ярмарки, было не лучше — ни с моралью, ни с благочестием. На новом месте обитания набожные, богобоязненные выходцы из Сержипи, соприкоснувшись с безбожием грапиуна, пренебрегли своими обязанностями по отношению к Господу, потеряли страх Божий и извалялись в грязи отвратительных местных обычаев.

Араб, который тут торговал, обкрадывая этих бедняг — жителей местечка и приезжих, — был тот еще лихоимщик, просто ссыльный каторжник. Он хотя и не являлся собственно мусульманином, но ушел от этого недалеко. Он не был примерным сыном Римской церкви, но принадлежал к восточной секте маронитов, совершенно недостойной доверия, — тут до мусульманина рукой подать. Если бы он жил в Испании, в старые добрые времена, то не миновать бы ему христианского благословенного меча святого Иакова — истребителя мавров.

Что до негров-идолопоклонников во главе с циничным, вечно скалящим зубы кузнецом, они упорствовали в вечных, прочных попытках запятнать чистоту и достоинство святых, канонизированных Ватиканом, мешая и путая их с дьявольскими истуканами из хижин рабов. Они совершали кровавые жертвоприношения, поднося им убитых животных. Центр идолопоклонников был в доме кузнеца — окаянного отщепенца.

Брат Зигмунт — Молот Господень — намеревался поднять дух верующих во время проповедей и, возможно, подвигнуть их разрушить нечестивое капище, воздвигнутое за горном для чудовищных африканских божков, которых негры, освобожденные от рабства благодаря заговорам и ловушкам масонов, звали духами и пытались облечь в сверкающие покровы блаженных. Святотатство!

15

Отдыхая после варварского — и восхитительного! — ужина, состоявшего из плодов и дичи, под конец первого дня святой миссии брат Теун посетовал, полный сочувствия и сострадания, на судьбу этих грешников — жертв невежества и отсталости, — чьи души обречены на ад, порой даже не заслуживая этого. А дело было в отсутствии моральных устоев, узды закона, борьбы, которую диктовали бы правила, — и все это приводило к таким серьезным ошибкам, к преступной, грешной жизни.

Сеу Карлиньюш Силва по-немецки говорил бегло, с произношением образованного человека — мулат-сарара, вы только представьте себе! Какие только сюрпризы не поджидают нищенствующих монахов во время святой миссии! Спокойно и любезно, голосом человека, который не пытается ничего добиться своей речью, он начал защищать само местечко и его жителей. Он казался профессором, читающим лекцию с кафедры в Веймаре, и брат Зигмунт оглядел его с подозрением. И был прав, потому что полукровка

оправдывал эту чернь, отрицая какую-либо вину. Обитатели Большой Засады — так он сказал — живут вне предрассудков, свободны от ограничений и принуждения, которые влечет за собой закон, от моральных и социальных предубеждений, навязываемых правилами, — не важно, будь то Уголовный кодекс или катехизис. Народа, более спокойного и организованного, чем в Большой Засаде, несмотря на название местечка и его дурные обычаи, было не сыскать во всем краю какао, на всей земле грапиуна. И знаете почему, мои преподобия? Потому что здесь никто никому не приказывает, все делается с общего согласия, а не из страха наказания. Если бы это зависело от сеу Карлиньюша Силвы, то никогда бы этот мир не был потревожен, это счастливое существование народа Большой Засады, который, по его мнению, несомненно заслуживал благоволения Господа — истинного Господа.

— Если ваши преподобия позволят мне высказать мое мнение, то я бы сказал, что здесь находится тот самый искомый естественный рай мудрецов…

Брат Зигмунт фон Готтесхаммер, Молот Господень, внезапно вскочил, опрокинув оловянное блюдо. Четки в его руках были подобны бичу, занесенному над грехом и грешниками, а в особенности — над еретиком, сидевшим напротив. В Ильеусе ему рассказали, что этот полукровка и внебрачный сын воспитывался в Германии и имел замашки доктора. Он был врагом Римской церкви, подлым лютеранином, возможно, еще более зловредным, чем идолопоклонники, и уж точно более опасным, чем маронит. Это был символ всего наихудшего, что существовало в мире: глашатаев мерзостных идей Французской революции, энциклопедистов, врагов Господа и монархии, погромщиков, с бомбами в руках бросавших вызов императорам и знати, с кинжалом, занесенным, чтобы вновь растерзать сердце Христово. Он был не просто лютеранином, он был еще и анархистом!

16

Плотники — Лупишсиниу, Гиду и Зинью — воздвигли в центре пустыря, посередине между рекой и сараем, напротив того места, где проводилась ярмарка, большой крест из красного сандала, высокий, монументальный — знатная работа, с ней мог сравниться разве что мост. Кто бы ни появлялся, приходя с верховьев Змеиной реки или со станции в Такараше, еще издали различал Святой Крест, отмечавший приезд в Большую Засаду первой святой миссии, которая принесла на этот край света проповедь о добродетели и осуждении греха.

Перед крестом соорудили широкую площадку из оструганных досок, и на ней монахи расположили все снаряжение и принадлежности для мессы, обрядов и таинств крещения и брака. Монахи переоделись в длинные, до пят, одежды, чтобы служить обедню и читать проповеди.

Брат Теун проповедовал утром во время причастия, а брат Зигмунт — вечером, во время благословения. Жители селения единодушно решили, что проповедь брата Зигмунта по всем параметрам превосходит рацею голландского монаха. Никакого сравнения. Брат Теун, коренастый толстяк, говоривший по-португальски почти без акцента, разглагольствовал о доброте и милосердии Господа, описывал рай — его красоту и благодать.

Худой и высокий, с запавшими глазами и костлявыми руками, мешавший португальские слова с немецкими и латинскими выражениями, да еще и говоривший с ужасным акцентом, немец завладел слушателями — настоящей толпой, превосходившей даже ту, что собралась по случаю рейзаду сии Леокадии летом. Его темой был ад: Вельзевул, падший ангел, грех и огонь, пожирающий грешников. Молот Господень, в соответствии со своим именем, брат Зигмунт фон Готтесхаммер достиг почти такого же успеха, как сеу Карлиньюш Силва со своими фокусами. Вот ведь молодчина брат Зигмунт!