Большая земля
Шрифт:
Самоед говорит: "Я в миру давно не бывал", "Надо в мир за хлебом пойти", "Что в мире слышно?"
Эти леса - огромный скит. И живут там почти схимники. Это остатки старины.
Самоеды не сами придумали слово "мир". Живали там беглые раскольники, спасавшиеся от преследований Никона. До сих пор находят развалины вымерших, брошенных скитов на берегах дальних, безымянных озер. Провалившиеся срубы курных церквушек поросли густыми малинниками, и только груды обгорелых камней указывают места былых очагов. Беглые люди - "казалеты" - тоже спасались в этих лесах. Они будто бы позакапывали
Когда доктор и Петька уже наелись ухи и приготовлялись пить чай, послышались всплески весел. К берегу пристала лодка.
– Мир рабам божиим, вечернюю трапезу совершающим!
– послышался бас Алексея Иваныча. Вслед за тем его темная фигура вынырнула на освещенное костром пространство.
– Ты как сюда попал?
– Как? Очень просто. Лодку у меня на той еще неделе утонили. Поехал искать, да отемнел, заплутался в островах. Не шутка... Да... Вижу - кто-то огня вздул. "Наверно,- думаю,доктор Туманов Иван Петрович со своим доезжачим залогуют, на ночлег ошабашили..." А это у вас што?
– Иванов уставился на странное сооружение коптильни.
– Рыбу коптим. Щуки да окуни.
– Ры-ы-бу? А где столько взяли?
– Доктор нырял, да руками имал,- тихо засмеялся Петька.
– Так... Доктор нырял, а ты, видно, из пушки палил. Что? Слыхал я, как грохнуло у вас. Гром, думаю сначала. Ох, грехи, грехи...
Алексей Иваныч решил заночевать у огня и принял приглашение доктора занять место на еловых лапках. Он устроил сеебе сиденье и примостился так близко от костра, что ветхая одежда его почти начинала дымиться.
– Хорошо, господа, здесь,- заметил старик, прихлебывая горячий чай.Привык я в лесу жить и не могу оставаться в местах, населенных. Суета!..
– А ты, Алексей Иваныч, давно живешь на озере?
– спросил доктор.
– Нет, не больно давно. Лет тридцать живу. Да-а... Раньше я по разным местам живал, и пути мне открывались широкие. Но по гордости своей отказался от соблазна. Спастись хотел. В монастырь думал уйти навсегда, подвигом сломить гордыню, иже паче смирения одолела. В Соловецком послушником года два прожил. Не мог. Сбежал в Архангельск. Давно это было. Потом в Питере был, в Москве... С отцом Иоанном Кронштадтским не поладили, ушел я от него на Волгу к братцам (были такие, бог с ними совсем). Потом на Кавказ к молоканам попал. Всего было... В Питере меня во дворцовый хор главным басом приглашали. Не пошел...
– Почему же?
– И все-то врет,- спокойно заметил Петька, вставая от костра. Он взял топор и ушел в темноту, из которой вскоре раздались звонкие потюкивания.
– Ну и что же?
Алексей Иваныч обиделся. Несколько раз он оглядывался в сторону Петьки и сердито прихлебывал чай.
– Шпана такая! Недорезанный... Я тебе не пролетарий из попов, уважать должен, коли ко мне на озеро пожаловать соизволил.
Алексей Иваныч умолк и некоторое время подозрительно всматривался доктору в глаза.
– Скоро полночь,- сказал
Доктор сделал Петьке знак глазами, чтобы тот замолчал. Ему было жаль старика.
Иванов ничего не ответил Петьке и, тяжело вздыхая, стал укладываться. Охотники тоже дремали, но им надо было поддержать огонь коптилки и подбрасывать новые порции фересы.
Ночь тянулась томительно долго.
Чуть свет все были уже на ногах. Алексей Иваныч тотчас заторопился домой на остров. Он беспокоился за свое нищенское достояние. "Обкрадут, неровен час!"
Охотники решили остаться еще в этом конце озера, тем более, что освободились от рыбы, которую навалили в лодку Алексею Иванычу. Уезжать отсюда не хотелось, да и лень было. Оба плохо выспались. Холод пронизывал тело изнутри, и согреться можно было только движением. Костер не спасал.
– Пойдем на ручей кумжу ловить,- предложил Петька, щурясь на бледное восходящее солнце.
– Что за "кумжа" еще?
– А есть тут такая рыба в ручье. Не очень большая, да скорая больно. Плавает - глазом не усмотришь. В пятнышках вся.
– Да это форель, наверно! Разве она здесь есть?
– Как же! Я каждое лето ловлю. Не знаю только, как осенью.
Доктор не колеблясь решил идти. Он никогда еще не ловил форели и давно мечтал об этом.
Охотники, сложив в кошельки свои пожитки, отправились на ловлю. Тропинка поднималась от берега круто в гору. Взобравшись наверх, доктор остановился и оглянулся в сторону озера.
Солнце вставало. Необъятная ширь покрытой островами водной глади открывалась пораженному взору. Отсюда видно было, как безбрежной, волнующейся поверхностью уходили в бесконечную даль седые леса. Синим туманом задернуты были унылые северные равнины. На горизонте голубела цепь холмов...
– Смотри,- сказал доктор, обводя рукой горизонт,- смотри, сколько места. Как скудно еще человек населил эту землю! Какая безбрежная ширь!
Петька смотрел серьезно и молча. Его брови сошлись.
– Да, много места,- произнес он наконец глухо и, повернувшись спиной к солнцу, звериной своей походкой зашагал дальше - туда, где тропа уходила в тень старого елового леса.
Перчатка
Дэвис принимал свою лабораторию. В его новое обиталище на Манор-стрит доставили в тщательно закупоренных ящиках все, что находилось в любимой комнате на Маркет.
Томсона не было. Люди, приставленные к Дэвису и помогавшие ему при разборке привезенного, были молчаливы. Они говорили только: "Да, сэр. Нет, сэр". Очевидно, им было запрещено вступать в разговоры со странным пленником.
Прежде всего Дэвис снял брезенты, покрывавшие клетку с животными. Дэзи! Он не видел ее несколько дней. Она стала много, много меньше. Минима-гормон еще действовал. До каких же пор? Теперь Дэзи имела около пятнадцати сантиметров в длину, сохраняя пропорции тела взрослого животного. Это выглядело настолько необычайно, что один из служителей, помогавший Дэвису вскрывать клетку, выронил из рук молоток и застыл с широко раскрытыми глазами. Дэвис недовольно взглянул на него.