Больше чем… Исповедь эмоционального мазохиста

Тинникова Тамара

И как неопытный моряк с треском налетела на подводные рифы действительности. Реальность настигла на общей обшарпанной кухне второго этажа, где я не столько пыталась быстро приготовить что-нибудь на ужин, сколько взахлеб, не пережевывая, старалась проглотить очередную книгу. Помешивая ложкой что-то пригоревшее в кастрюльке, с головой погружалась в дебри человеческой души, в хитросплетения страстей и пороков, почти касалась душой внутривенно объемной сущности внутристраничного героя в тугом переплете.

Неожиданно громкий стук плоских каблуков о старый потрескавшийся кафель больно вернул на землю. Я повернулась и подняла глаза. Это был он. Герой моего времени. Темноволосый,

белолицый, целящийся в упор черными дулами глаз сквозь ребра, в самое сердце, готовый пристрелить тебя на шести шагах без предупреждения и секунданта. Раньше мы никогда не здоровались, не разговаривали, не встречались глазами и оба делали вид, что я не замечаю, как он провожает меня оценивающим взглядом.

– Что читаешь? Смотрю, ты постоянно готовишь с книжкой в руках, – он смотрел с нескрываемым любопытством, нескромно разглядывая, словно на лице у меня выросла рыжая борода.

– Классику, – я закрыла книгу, показывая лицевую сторону обложки, чтобы он мог прочитать название и автора. От волнения руки неловко дрожали, и сердце лихорадочно билось, пытаясь побороть подкашивающую бледную слабость.

– Никогда не любил подобную литературу, – хмыкнул безразлично.

– А я люблю. В ней столько жизненной мудрости и глубокого понимания человеческой души, и…

– Только читая книжки, ты никогда не узнаешь настоящую жизнь. А чтобы понять и полюбить человека, надо иногда общаться и с живыми людьми, – он многозначительно улыбнулся и насмешливо поднял бровь, – кстати, можешь со мной здороваться, я не кусаюсь.

– А почему ты сам никогда не здороваешься? – этот вопрос чрезвычайно долго меня мучил, и, наконец, сорвался с пересохших губ.

– Не привык здороваться первым. Да и к тому же ты всегда такая неприступная и строгая. Ходишь мимо с надменно поднятой головой, гордо не замечая окружающих, – его так и подстегивало желание уязвить и проверить на прочность. Казалось, его забавляла моя растерянность, и веселило чувство собственного превосходства.

– Я совсем не такая, – произнесла с тихой обидой в голосе.

– Со стороны видней, – не прощаясь, он направился к выходу, довольный и самоуверенный, решивший также неожиданно закончить разговор, как и начать. – У тебя что-то пригорело, – совсем скрывшись из вида, небрежно крикнул из-за стены.

Я посмотрела в кастрюльку, там шипели прилипшие ко дну, разбухшие переваренные макароны, напоминающие скрученные рожки диких баранов. Да, такое можно есть, только взахлеб зачитывая книгой.

Казалось бы, ничего не значащий разговор, всего пару мимолетно сказанных фраз, но начинаешь думать и переживать, начинаешь прокручивать снова и снова невзначай брошенные слова, выискивая размытый междустрочный смысл и многозначительные намеки. Выдумываешь случайные встречи, планируешь всевозможные варианты развития отношений, заботливо примеряешь на него раздутые качества героев из книжек, украшаешь блестящими безделушками, яркими тряпочками и мамиными бусами. И безнадежно влюбляешься в тобою же созданный миф, в красивую обложку муляжной книги, эффектно стоящую на полке в образцовой гостиной магазина мебели и интерьера.

Влюбляешься и наполняешь свой эфемерный мир воображаемым чувством, погружаешься в его пленительно-сапфировые воды, срастаешься душой с невидимыми гранями и растворяешься в мимолетной сладости, принимая рисованную буйной фантазией картинку за настоящую жизнь и подлинную реальность.

Я мечтала о любви, я хотела любви, я требовала любви! Неземной, всепоглощающей, безграничной. Я желала безумств и жаждала, чтобы любили меня, искреннюю и неподдельную, смешную и странную, мечтательную и немирскую, постоянно сбегающую в иллюзии

от зачерствевшего бестрепетного мира. Я отчаянно хотела быть любимой, хотела, чтобы другой человек, а именно этот циничный реалист и прагматик, своей любовью заполнил пустоту в моем сердце, наполнил светом смысла темноту моего сознания и заглушил эту жажду, не понимая одного, что из пустого сосуда невозможно напиться.

Мы стали общаться чаще – короткими фразами на общественной кухне, мимолетными встречами у подъезда и содержательными диалогами в моем воображении. Сталкиваясь в длинном коридоре, до половины выкрашенном синей краской, мы мило здоровались: я загадочно улыбалась, пытаясь справиться с душевным волнением, а он подмигивал, отпускал комплименты моей внешности или мимоходом шутил. Случайно встречаясь во дворе дома или на площадке у круглосуточного магазина, где по вечерам собирается праздношатающаяся молодежь, мы обменивались словесными рукопожатиями, ничего не значащими репликами, долгими взглядами и расходились каждый к своей компании – он к шумным друзьям, я – к ждущей в кафе подруге.

Я верила в нашу зарождающуюся любовь, принимая красивые слова за искренность общения, пустые разговоры за крепкую дружбу, а редкие встречи за глубокую привязанность. Наивно верила в наши сплетающиеся ветвями и корнями отношения и упрямо не желала обращать внимания на крадущуюся в сердце тревогу, скребущую липкими когтистыми лапками, что оставляли внутри гнойные зудящие царапины.

Сидя в своей комнате одинокими вечерами и пытаясь сосредоточиться на лингвистических науках, чутко прислушивалась к тишине пустого коридора и долгому молчанию стен, в ожидании, когда его громкие шаги нарушат безмолвное спокойствие скрипучих половиц, звучащих в такт моему учащенному пульсу. Я научилась узнавать его поступь среди множества пружинистых, шаркающих, загребающих правой ногой и суетливо семенящих походок. Она, как нота «до» в контроктаве, как низкий грузный звук в мелодии шагов, тяжелая и неизбежная, измеряющая прочность пола, словно бьющая молотом о наковальню.

Он приходил поздно и часто приходил не один. От колкого цокота высоких каблуков душа в напряжении замирала, боясь вздохнуть, боясь пошевелиться, боясь выдать свое присутствие бешеным стуком сердца, которое слетало с петель от вибрации громкого голоса, ломающего тонкие стены грудной клетки. В эти бессонные ночи она тосковала и выла на луну, изъедала себя ревностью и доводила до самоистязания. Но чем чаще он приводил к себе женщин, тем сильнее разгорались чувства, тем отчаяннее сжигал меня неуправляемый пожар, раздуваемый северным ветром. Я болела им, как проказой, и была зависима от своих разъедающих душу эмоций.

Мы не столько любим, сколько любим страдать от любви. Мы подсознательно требуем боли, которая, как электрический разряд дефибриллятора заставит сердце биться, пульсировать, каждой молекулой осознавать, что оно есть, где-то здесь, между сплетенными канатами мышц и скрученными проводами артерий, под костной решеткой ребер и слоем красивой модной одежды.

Пока сердце бьется спокойно и ровно, пока не тревожит и не кровоточит, мы не слышим его, не ценим, и придаем значения не больше, чем здоровому пальцу или ноге, но как только боль, ревность, безудержная страсть вонзят зубы в мягкую плоть, пытаясь оторвать кусок и обескровить, эта мышца размером с кулак становится смыслом жизни и заполняет все пространство нашего существования. Мы не чувствуем сердце, пока оно не заболит, не испытываем любовь, пока она не нанесет нам смертельную рану, и сознательно выбираем тех, кто сделает больно, кто доведет до исступления и даст нам то, чего мы так отчаянно хотим – страдать от любви.