Больше чем люди
Шрифт:
– Что мне сделать сначала?
– спросил я.
– Что ты имеешь в виду?
– С чего мы начнем?
– Мы уже начали, когда ты вошел сюда.
Пришлось рассмеяться.
– Хорошо, вы выиграли. Но это только начало. Я не знаю, куда мы двинемся отсюда. Я не должен опережать вас.
– Очень интересно, - сказал Стерн.
– Ты всегда все просчитываешь заранее?
– Всегда.
– И часто бываешь прав?
– Всегда. Кроме.., но не буду говорить вам, что исключений
На этот раз он по-настоящему улыбнулся.
– Понятно. Один из моих пациентов оказался разговорчив.
– Один из ваших бывших пациентов. Ваши пациенты не болтают.
– Я их прошу об этом. К тебе это тоже относится. А что ты слышал?
– Что вы узнаете из слов людей, что они собираются делать, и иногда позволяете им это сделать, а иногда нет.
Как вы это узнаете? Он немного подумал.
– Мне кажется, у меня прирожденная способность замечать детали. К тому же я сделал множество ошибок, прежде чем научился их не делать. А ты как научился?
Я сказал:
– Если вы ответите на это, я больше к вам не приду.
– Ты правда не знаешь?
– Хотел бы знать. Послушайте, так мы ни к чему не придем.
Он пожал плечами.
– Все зависит от того, к чему ты хочешь прийти.
– Помолчал, и я снова вложил в свой взгляд силу.
– С каким определением психиатрии ты согласен?
– Не понимаю вас.
***
Стерн открыл ящик стола и достал прокуренную трубку. Понюхал ее, повернул, все время разглядывая меня.
– Психиатрия снимает слой за слоем с луковицы души, пока не доберется до кусочка незапятнанного эго. Или: психиатрия роет шурф, как на нефтяной скважине, проходит вниз, в сторону, снова вниз, обходит слои грязи и скал, пока не добирается до податливых слоев. Или: психиатрия берет горсть сексуальных мотиваций и швыряет их на китайский бильярд твоей жизни, так что они сталкиваются с различными эпизодами. Хочешь еще?
Я не мог не рассмеяться.
– Последнее определение особенно хорошо.
– Последнее определение особенно плохо. Они все никуда не годятся. Все пытаются упростить нечто сложное по самой своей природе. От меня ты узнаешь только вот что: никто не знает, что на самом деле с тобой, кроме тебя самого. Никто не может найти средство, кроме тебя самого; никто, кроме тебя, не сможет определить болезнь и найти лекарство. И когда ты его найдешь, никто, кроме тебя, не сможет его применить.
– А вы тогда для чего?
– Чтобы слушать.
– Мне не нужно платить дневную плату за час, что вы меня только слушали.
– Правда. Но ты убежден, что я буду слушать избирательно.
– Убежден?
– Я задумался.
– Наверно. Вы правда будете так слушать?
– Нет, но ты мне не поверишь.
Я рассмеялся. Он спросил,
– Вы больше не называете меня "сынок".
– Ты тоже себя так не зовешь.
– Он медленно покачал головой. И при этом наблюдал за мной, так что глаза его перемещались в глазницах, когда он поворачивал голову.
– А что такого ты хочешь узнать о себе, что я не должен рассказывать другим?
– Я хочу узнать, почему я убил одного человека, - прямо ответил я.
Это его нисколько не смутило.
– Ложись сюда. Я встал.
– На эту кушетку?
Он кивнул.
Неловко вытягиваясь, я сказал:
– Чувствую себя, словно в комиксе.
– В каком комиксе?
– Ну, там парень, как гроздь винограда, - ответил я, глядя в потолок. Потолок был серый.
– Как он называется?
– Не знаю. У меня их целый чемодан.
– Очень хорошо, - негромко ответил он. Я искоса посмотрел на него. Я знал, что он из тех, кто смеется про себя, если вообще смеется.
Он сказал:
– Когда-нибудь я напишу книгу с описаниями историй болезни. Но твоего случая там не будет. Что заставляет тебя говорить?
– Когда я не ответил, он встал и передвинул свой стул так, чтобы я не мог его видеть.
– Можешь перестать проверять меня, сынок. Я для твоих целей вполне подхожу.
Я так стиснул зубы, что заболели челюсти. Потом расслабился. Весь расслабился. Это было удивительно.
– Хорошо, - сказал я.
– Простите.
– Он ничего не ответил, но у меня снова появилось ощущение, что он смеется. Но не надо мной.
– Сколько тебе лет?
– неожиданно спросил он.
– Гм.., пятнадцать.
– Гм.., пятнадцать, - повторил он.
– А что означает "гм"?
– Ничего. Мне пятнадцать лет.
– Когда я спросил тебя о возрасте, ты колебался, потому что у тебя в сознании появилось другое число. Но ты его отбросил и заменил пятнадцатью.
– Какого дьявола? Мне пятнадцать!
– Я не говорил, что это не так.
– Голос его звучал терпеливо.
– Так какое это было другое число? Я снова рассердился.
– Никакого другого числа не было! Что вы хотите извлечь из моих хмыканий? То, чего там нет? Он молчал.
– Мне пятнадцать лет, - вызывающе сказал я, потом добавил:
– Мне не нравится, что мне пятнадцать. Вы это знаете. И я не настаиваю, что мне пятнадцать лет.
Он ждал, по-прежнему ничего не говоря.
Я почувствовал себя побежденным.
– Второе число - восемь.
– Итак, тебе восемь лет. А как тебя зовут?
– Джерри.
– Я приподнялся на локте и вывернул шею, чтобы видеть его. Он отложил трубку и смотрел на настольную лампу.
– Джерри без всяких "гм"!