Больше, чем страсть

Алюшина Татьяна Александровна

– Справился, – подтвердил он. – Но без тебя и некой необъяснимой, но очень сильной связи между нами этого могло и не произойти. – Он смотрел на нее несколько мгновений молча со странным выражением лица и вдруг спросил: – Ты помнишь тот кошмар, что приснился тебе утром в субботу, когда мы расстались?

– Помню, – тихо-тихо ответила она. – Но неужели это помнишь ты?

– Я очень четко помню тот день и все, что ты мне тогда сказала, – все смотрел и смотрел на нее он. – Когда в первую ночь в яме я ходил по периметру, то вспомнил, как ты рассказывала, что тебе приснилось, как кто-то звал тебя из ямы в земле, и ты чувствовала, как важно было найти, добраться до этого человека. И как ты тянула и тянула ему руку, и он смог дотянуться до нее из темноты. Ты же понимаешь, что это был я. Я четко тогда вспомнил

твой рассказ и понял, что раз ты спасла меня в этом сне еще тогда, то, значит, совершенно точно, что спасешь в реальности. Я знал – не просто верил или надеялся, я четко знал, что спасусь и поможешь мне в этом ты. Мы связаны с тобой не только любовью, но чем-то гораздо большим. Поэтому я никому тебя не отдам и не отпущу тебя больше никуда.

– Так, вся эта мистика – ерунда! Мало ли что мне приснилось! – сбивая серьезность такого заявления, шутливо толкнула его Надя, а Даниил принял эту ее дурашливость, даже, наверное, благодарно принял и покорно откинулся на спину, а она села. – И что значит: не отпущу, не отдам? Куда не отпущу и кому не отдам? О чем мы вообще разговариваем? Третий день пошел всего, как встретились. Я даже не знаю, женат ты или нет.

– Нет, – начал посмеиваться Даниил, протянул руку и дернул девушку на себя.

Она упала боком ему на грудь и спросила, устраиваясь поудобней:

– Был?

– Женат не был, но жил с одной женщиной три года.

– Целых три года? – протянула Надюха с сарказмом. – Ну ты силен, Казарин.

– Да ладно. Это все потому, что я в этот момент учился и работал, как подорванный, и ее почти не видел, а так бы она давно слиняла.

– А почему это она слиняла? – допытывалась Надюха.

– Ну да. Тебе ли не знать, – хмыкнул Казарин. – Я, Нюшка, не сильно изменился в этом плане жизни. В быту тяжелый, приручаюсь трудно, капризный, эгоистичный. Мне тишина, чистота и спокойствие дома нужны. В еде разборчив стал до неприличия. Требовательный, как все эгоисты. Так что тебе трудно придется, ко всему этому как-то прилаживаться.

– Стоп, стоп! – снова села она на постели, высвобождаясь из его объятий. – Давай-ка уточним: это что, предложение? Ты предлагаешь пожить вместе, попробовать, что из этого получится, или что-то другое?

– Да не будет никакого предложения! – отрезал Казарин и тоже сел, напротив нее, сделавшись вдруг серьезным. – Самое главное, что я понял, находясь в этой яме, что не дается человеку никаких вторых шансов, все это миф, иллюзия и выдумки! Нет этих вторых или третьих шансов и времени никакого нет. Нет никакого прекрасно придуманного и спланированного завтра. Завтра начинается прямо сейчас. И делаешь ты его вот здесь и сейчас. Нет у человека ни прошлого, ни будущего – все, что у него на самом деле есть, что он реально держит в руках, – это настоящее. А дано человеку только одно – возможность! Изменить что-то можно именно в этот момент, и только! И дана ему одна-единственная задача в жизни – жить в настоящем на полную катушку. Понимаешь? Человек рожден для радости и познания бытия и должен жить в радости. Стремиться изо всех сил и возможностей жить в большой душевной благости, чувствовать ее – получать кайф от дела, которым занимается, любить его, учиться, совершенствоваться в нем и получать от этого процесса удовольствие, постигать что-то новое каждый день. Человек должен жить с любимыми людьми, друзьями и чувствовать любовь и радость от общения с ними и отдавать им свою. Человек обязан вести постоянный внутренний диалог со своей душой и природой, а может, и с Богом, познавать его в себе и переживать какие-то катарсисы очистительные, открытия духовные, но это тоже часть радости жизни, пусть и болезненная. У человека есть только настоящее, и больше ничем он не располагает. И если тебе хреново живется, трудно, меняй это прямо сейчас – никаких размышлений, сомнений, длительных прикидок! Вставай и делай! Сейчас сидишь, бздишь что-то исправить в своей жизни, репу чешешь: и так хорошо, и вполне уютно, тошно, правда, работа не в радость, в семье фигня какая-то, но привык и вроде как все нормально – а завтра в яме окажешься и поймешь, как много имел сил, возможностей для изменений, а теперь все – ничего не будет и ни фига уже не изменишь. Конечно, надо иметь планы и смотреть в перспективу, но только осуществлять эти

планы требуется в настоящем, каждый день по кирпичику. Нет у человека времени на сомнения и страхи перемен, страхи выбираться из привычного мира, дает судьба тот самый шанс – хватай и благодари! Поэтому, Нюша, не будет никаких предложений, и ничего мы пробовать не станем. Случилось чудо: мы встретились. Уезжаем отсюда вместе в Москву и начинаем жить вместе. И тебе придется как-то справляться с моими капризами, бытовым эгоизмом и фиговым характером, как-то учить меня жить совместно и тому, что такое семья, устраивать наш быт и налаживать всю эту байду.

– Что это ты меня Нюшей принялся называть? – улыбалась Надюха его эмоциональному выступлению.

– Мне понравилось, как Максим Кузьмич тебя зовет. Тебе не подходит, не соответствует твоему типажу. Зато как-то приземляет твою нереальность: глаза эти фантастические, лицо и тело богини из эпохи Возрождения. Буду тебя так звать.

Казарин снова ухватил ее за плечи, опрокинул на спину и, наклонившись, поцеловал долгим, многообещающим поцелуем. И все споры-разговоры закончились. Загорелись оба в один момент и уже постанывали…

– Эй! Вы где?! – раздалось снизу, прерывая все их пожары.

– Мы здесь, Глаша! – прокричала в ответ Надя, торопливо поправляя халат. – В релаксе под окном!

Застучали барабанчиком по лестнице быстрые Глашкины ножки, и она встала над ними.

– Вы чего здесь? – задал ребенок вопрос.

– Да вот, напарились, теперь отдыхаем, разговариваем, – объяснила Надя и забеспокоилась: – Случилось что?

– Нет, – покрутила головой дочь и замялась, – я это… хотела спросить…

– Что? – подтолкнула ее вопросом Надя.

Глашка помялась, помялась еще, собираясь со смелостью, и выпалила, глядя прямо на Даниила, покраснев при этом:

– Вы мой папа?

– Да, – спокойно ответил он.

– Да? – переспросила девочка и смутилась еще больше, и заспешила: – Мне просто надо было узнать обязательно. Ну очень. Прямо сейчас, а то я ждать не могла больше, а вы тут сидите и сидите, и не идете никак… – Она тараторила, жестикулировала, не зная, куда себя девать, и заторопилась сбежать. – Ну ладно, ну тогда… я пойду, – махнула рукой, резко развернулась и пошла.

– Эй! – окликнул ее Казарин. – Глафира!

Девочка замерла, острые плечики поднялись, голову втянула, словно ждала нагоняя. Постояла так, затем медленно вернулась, подошла к краю подиума, на котором лежал матрас, и посмотрела настороженно на Даниила.

– Ты куда это рванула? – спросил удивленно он. – А обнимашки? – раскрыл ей свои отцовские объятия и предложил: – Давай к нам!

И Глашка, постояв в нерешительности всего пару секунд, осознав происходящее и что он ей предлагает, разулыбалась, взвизгнула от счастья и сиганула к ним снарядиком вперед. А отец – ее отец! – поймал девочку на лету, прижал к себе и поцеловал в макушку. Она откинула голову, посмотрела на него восторженными, счастливыми глазами и переспросила еще раз на всякий случай:

– А вы точно-точно мой папа? В том смысле, что родной?

– Роднее не бывает, – заверил Казарин.

– И что мы теперь со всем этим будем делать? – глядя на этих двоих, со вздохом спросила Надюха.

– Ура! – закричала ее дочь. – Жить будем, мамочка! Любить все вместе! В цирк пойдем! – ответила она на все вопросы и поделилась счастьем: – Как же клево, что ты мой папа! Просто полный отпад!

Казарин стоял на верхней ступеньке лестницы, спускавшейся между рядами зрительских кресел к манежу, держал за руку Глашу, чувствовал, как щемит сердце и перехватывает дыхание, и пытался справиться с застрявшим в горле комом и накатывающими слезами.

Он не ожидал, что испытает такое потрясение!

Думал, знал, что, наверное, будет непросто, и размышлял, что почувствует, когда вернется сюда, но чтобы так, с такой силой хлынули эмоции и чувства – честно не ожидал! Уже при виде купола цирка, что-то предательски сжалось внутри и потяну-у-уло за душу, потянуло.

Казарин не был здесь двадцать два года.

Двадцать два года он не видел арены цирка! Вот этой – своей, родной, в опилках которой родился! Арены его побед и краха всех надежд. Арены, взрастившей из него мужчину и по большому счету научившей вставать, как бы больно ни падал.