Больше мы не встретимся
Шрифт:
всего его поражало позднее, что она напевала украинскую песню, которую, как он понимал, могла перенять только у подруг по «трудовому фронту». Песня была, скорее, шуточная и слова в ней были такие: «Служил я у пана по первое лето, получил от пана курицу за это…»
Невинность Мишка потерял со своей сорокалетней соседкой - вдовушкой, жившей рядом с их домом вместе со своей старой свекровью и уехавшей к себе на родину в соседний район после её смерти. Флегматик по природе, увалень, он долго не мог найти себе невесту, пока с ним не произошёл смешной и нелепый случай, перевернувший его жизнь, и состоял он в том, что однажды мать попросила его съездить в районный город на рынок, купить поросёнка. И, наверное, ничего бы не произошло особенного, если б у него не порвался мешок, в
Егор познакомился с ней через пару лет после службы, когда ненадолго приехал в деревню во время отпуска. Он сразу заметил её откровенные взгляды в его сторону и искренне пожалел в душе Мишку, не позволив себе как-то прореагировать на её знаки внимания. Через несколько дней после приезда, его пригласили на свадьбу, которую устраивал для своей дочери сосед матери по усадьбе, где присутствовали почти все взрослые жители деревни. Началась свадьба засветло и продолжалась за полночь. Застолье сменялось плясками, потом все снова усаживались за столы, а потом снова отдавались плясовому веселью, пока гости, захмелев, не начали делиться на группы, затевая беседы. Несколько опьянев, Егор увлёкся бесшабашным флиртом с молоденькими подружками невесты, и был удивлён, когда к нему подошёл пьяненький Мишка, жалуясь со слезами на глазах, что к его Дарье пристаёт незнакомый им чужой парень, верно, гость молодожёнов. Настроение у Егора упало, он решил проследить за тем парнем и тут же заметил, что Дарья отвечает на его ухаживания. Он намеревался уже вывести ухажёра наружу и приструнить его, но тут эта парочка исчезла из дома, и Егор поспешил следом. Был август, а ночь темна и непроглядна. В свете из окон дома, падающего в огород и на улицу, никого не было видно. Он прошёл вглубь огорода по утину, поросшему уже молодой отавой, и за кустами смородины, за яблонями натолкнулся на ту уже целующуюся парочку, увлечённую своим занятием и не замечавшую подошедшего Егора. Тот схватил ухажёра Дарьи за шиворот, чтоб затем, резко развернув его, дать пинок под зад. Споткнувшись, тот всё же удержался на ногах и спешно удалился.
– Как тебе не … - повернулся Егор к Дарье, но больше ничего не смог сказать закрытым Дарьиными губами ртом.
Не успев отстраниться, он вдруг оказался лежащим на земле вслед за потянувшей его за собой женщиной.
Ошеломлённый, с затуманенным сознанием парень почти не понимал, что происходит, и лишь потом, в конце, вдруг почувствовал себя словно из ведра облитым помоями, а следом вспомнились слова, слышанные им ещё в юности: «Когда е… - весь мир бы взял, а как кончил – хуже чёрта лысого». Было гадко, противно, он ненавидел себя, эту женщину. - Теперь ты мой!
– с тихим смехом услышал он рядом.
– Пошла ты, дура!
– сказал Егор, резко встав и направившись прочь из огорода к себе домой мимо светящихся окон с силуэтами гостей, продолжающих веселье.
Весь следующий день он не выходил из дома, униженный происшедшим, казалось, вся деревня должна знать о случившемся; а вечером к ним в дом пришла Дарья с какой-то пустяковой просьбой к матери Егора. Девушка выглядела весёлой, жизнерадостной, а Егор не смел посмотреть ей в глаза и попытался было выйти из комнаты, но женщина, словно случайно, заступила ему дорогу, в то время как мать Егора выходила из комнаты.
– Здравствуй, милый! Ты – куда?! Постой, постой!.. Ты думаешь, я зря пришла? Ну уж, нет! Жду тебя через час около магазина.
– Ты с ума сошла! – оторопел парень. – Никуда я не пойду.
– Пойдёшь, пойдёшь! – откровенно смеялась девушка.
– Да с чего ты взяла-то?! – воскликнул
– А с того, мой дорогой, что иначе я всё расскажу Мише, - улыбалась Дарья.
– Ты не посмеешь!!!
Она всё с той же улыбкой легонько потрепала его за ухо, сказала:
– Через час! – и вышла навстречу возвращавшейся матери.
Было уже темно, когда Егор с тяжёлым сердцем подошёл к магазину, стоящему на отшибе в начале деревни, где около двери в кладовку его ждала Дарья. Не сказав ни слова, та взяла его за руку, потянула в открытую дверь.
Он ещё трижды приходил туда сначала с неохотой, потом начал понимать, что его уже тянет на эти встречи, и, побыв две недели у матери, спешно покинул дом.
Годы шли; изредка приезжая в деревню во время отпуска, Егор мельком встречался с Дарьей, хотя и старался избегать этих встреч, тогда как с Михаилом они часто выпивали вдвоём ли, со знакомыми ли в компании, иногда ходили на рыбалку уже втроём, с его подрастающим сыном. Про Дарью ходили разные слухи, что она будто бы путалась с шабашниками, строившими коровью ферму в колхозе, с деревенскими молодыми парнями. Рассказывали, что однажды во время, опять-таки, свадьбы, случившейся в доме, расположенном поблизости от магазина, двое парней, бывших с ней в той же кладовке, решили пошутить, ударив её, стоящую в известной позе, гитарой по голому заду. Развернувшись, та с размаху вломила шутнику так, что тот вышиб дверь кладовки и вылетел вон на дорогу. Пили они с Михаилом всё больше и больше, причём, если он быстро хмелел, засыпая потом, то Дарью хмель не брал долго, однако работу свою она знала. Вовка, их сын, вырос, женился, у него родился ребёнок, а когда Егор спрашивал у Мишкиной невестки, какие у них отношения со свекровью, та просто отвечала: «Никакие. Она даже на внука не обращает внимания».
Прошлым летом, когда Егор снова был в деревне с недельным отпуском, Дарья окликнула его, выходящего из такси, на котором он вернулся из города, куда ездил по делам, а подойдя вплотную, сказала почти безразлично:
– А ты знаешь, что Вовка – твой сын?
Егор хотел, наверное, что-то сказать, но не смог, оставшись с открытым ртом. Женщина протянула руку, коснулась подбородка и подняла его отвисшую челюсть вверх так, что у
него ощутимо щелкнули зубы.
Зимой она умерла: сердце не выдержало запоя. Михаил остался один, уже будучи на пенсии. Он бы и рад был чем-то заняться, но в колхозе был заведён такой порядок, что пенсионеры уже не могли работать, поскольку работы на всех не хватало.
Тут Егора окликнули: жена просила его собрать свои вещи, они намеревались уезжать на другой день.
Часа через два он снова сидел на лавке под окнами дома. Мишки с зятем уже не было на улице, однако вскоре он вышел из калитки огорода, и Егор понял, что тот уже выпивши: так уж было заведено в деревне, что почти любую помощь нужно было отметить застольем. Михаил постоял около забора, держась за него, огляделся и заметил Егора, помахавшего ему рукой, затем отпустил забор и нетвёрдой походкой направился в его сторону. Поздоровавшись, он сел рядом на скамейку.
– Что ты в валенках летом? – удивился Егор.
Михаил махнул рукой, ответил безразлично:
– Помнишь кузнеца Гришу? Тот всегда ходил в валенках. Вот и я…
Когда-то давно в деревне была колхозная кузница, где работал крупный, хромой мужик, кузнец; говорили, что он был отцом Михаила.
– Я не знал, что ты приехал, - продолжал он.
– Неделю уж… Вот завтра уезжаю. Прости, не удалось нам посидеть.
– Жалко…
Мишка опустил свою крупную голову на руки, локтями упёртые в колени, толстые губы его задрожали, в глазах заблестели слёзы.
– Помнишь, как я приходил в город, чтоб встретиться с тобой? – говорил ему Егор.
Тот в детстве, неизвестно по каким причинам, был отправлен на учёбу в районную вспомогательную школу-интернат, где окончил четыре класса этой школы и уже не учился более. Тогда друзья заметно переживали разлуку.
Миша размазал слёзы по лицу, это было его пьяной слабостью.
– Всё кончено, - потерянно говорил он, - ничего у меня не осталось.
– Что ты говоришь, у тебя есть Вовка, внук!